Особого разговора заслуживает отзыв Дружинина о повести Авдеева «Варинька» – первой части романа «Тамарин», опубликованной в «Современнике» в 1849 г. Отмечая влияние «Героя нашего времени» на «Вариньку», критик указывал автору, что в Печорине тот «подметил самую бедную его сторону или, лучше сказать, не ту сторону, с которой создание Лермонтова глубоко и замечательно»; «Печорин, которого близорукие читатели и может быть сам Лермонтов готовы, – пишет Дружинин, – признать демоном, не заключает в себе ничего демонического, мощного, особенно увлекательного». Между тем Авдеев пытается олицетворить в своем Тамарине «фальшивую грандиозность» Печорина, не самую болезнь, а лишь внешние его притязания на величие. Критик предлагает писателю вывести героя из «замкнутого круга привычных отношений», столкнуть его с «высшим организмом» или с человеком, равным ему по «характеру, уму, гордости», чтобы сорвать с Тамарина «маску избитого разочарования».[791]

Мнение Дружинина оказало решающее влияние на Авдеева, который закончил работу над романом к 1853 г. В авторском предисловии к отдельному изданию своего произведения Авдеев сообщал о намерении переосмыслить роль «лишних людей» типа Печорина. Романист утверждает, что «Лермонтов увлекся своим героем и поставил его в каком-то поэтическом полусвете, который придал ему ложную грандиозность». Большинство обоготворило Печорина «и вместо того, чтобы увидать в нем образец своих недостатков, стало рядиться в него, стало ему подражать». «Показать обществу и человеку, как они обманывались, и показать разоблачение этого обмана» – в этом автор видел свою главную задачу.[792]

Цитируя это предисловие в рецензии на сочинения Авдеева, Чернышевский указал, что такой замысел Авдеев попытался осуществить лишь в последней из повестей, вошедших в роман, – в «Иванове», написанной два года спустя после «Вариньки». За это время, замечает Чернышевский, автор мог «измениться и изменить взгляд на своего героя», «мог – при помощи критики – разочароваться в Тамарине и позабыть, что был им прежде очарован» (II, 211). Действительно, Авдеев вводит в последнюю повесть романа человека иного сравнительно с Тамариным склада характера и воззрения на жизнь. Таким здесь показан Иванов, «перед которым окончательно стушевывается Тамарин». Но отсутствие самостоятельности в таланте, утверждает Чернышевский, все время имея в виду прежние советы Дружинина Авдееву, повело писателя по уже проторенному пути: Иванов есть точная копия Сакса. Он такой же «энергический защитник правды на поприще служебной деятельности, бесстрашно, неутомимо борется с лицеприятием и т. д., так же спокойно и возвышенно говорит, так же ставит правду и дело выше личного счастья и любви…» Такие герои, как Сакс-Иванов, поясняет Чернышевский своей иронической характеристикой, принадлежат прошлому русской жизни и не могут называться людьми «нового направления». «Мы еще не читали его произведений, – пишет критик об Авдееве, – в которых отразилась бы своя, не избитая и не отсталая мысль». Только в том случае он сможет «дать нам свое и такое, что действительно принадлежало бы современной жизни по развитию мысли <…> если серьезно подумает о том, какие люди, с какими понятиями о жизни истинно современные люди, истинно современные писатели» (II, 215, 221).