Одновременно (в 1859 г.) напомнит о слабостях статьи Чернышевского и Дружинин, но с иными целями: «…неблагосклонность приговора могла только равняться с какой-то небывалой, дикой невежливостью выражений».[1059]

Между тем поддержка «Современником» в начале 1850-х годов обличительных тенденций в литературе была в известной мере созвучна Островскому. Еще в рецензии на повесть Е. Тур «Ошибка» («Москвитянин». 1850. № 7) увязывая общественные интересы с литературой, он особое значение придавал характерному для жанра комедии «обличительному элементу», однако такому, который воздействовал бы на «нравственную жизнь общества», и потому, по убеждению Островского, «обличительное направление нашей литературы можно назвать нравственно-общественным направлением».[1060] Тем самым Островский существенно корректировал современниковскую трактовку обличения, выдвигая на первый план критерий нравственности. В письме к М. П. Погодину от 30 сентября 1853 г. он уточняет свое понимание обличительства. Говоря здесь об изменении своего «направления», он связывает категорию нравственности с категорией народности и поясняет: «Чтобы иметь право исправлять народ, не обижая его, надо ему показать, что знаешь за ним и хорошее», в результате «соединяя высокое с комическим».[1061] Иными словами, изображениями народной нравственности должно быть обусловлено в комедии и обличение недостатков. Такое понимание «обличения» не во всем совпадало с развиваемыми «Современником» идеями и позднее со взглядами Чернышевского, основу которых составляло, прежде всего, изображение социальных изъянов русской действительности.

Между прочим, Панаев писал о «Бедной невесте», что «впечатление, производимое комедией г. Островского, совершенно нравственное».[1062] Конечно, суждения Островского представляли его эстетические убеждения, «понятия об изящном», как он выразился в одном из частных писем 1850 г.,[1063] в то время как Панаев в данном случае речь вел не о системе взглядов автора. Тем не менее указание на нравственное значение произведений вело к сближению, а не к расхождению позиций.

Взятый Чернышевским тон был в следующем году смягчен редакцией «Современника». Отвечая Ап. Григорьеву, упрекнувшему критиков Островского в неспособности оценить его пьесы, поскольку в своих приговорах слепо следуют «одряхлевшей» критике 1836–1846 гг. (т. е. Белинскому), Панаев пояснял, подразумевая и статью Чернышевского 1854 г., что «критика не обнаруживала ни гнева, ни досады», она «единогласно признала замечательный и самобытный талант г. Островского, выразившийся всего более в его первой комедии „Свои люди – сочтемся” и выражавшийся, по ее убеждениям, хотя уж не так художественно и полно, в последних произведениях автора». Вместе с тем в споре с Ап. Григорьевым Панаев, требуя обоснованности заявлений о привнесении Островским в отечественную литературу «нового слова» и одновременно притушевывая резкость суждений Чернышевского, но не меняя их идейной направленности, заявил, что «мелкий купеческий класс, так верно и мастерски изображаемый г. Островским, еще далеко не обнимает всю русскую жизнь и не может служить полным выражением богатой и разносторонней натуры русского человека».[1064] Годом спустя Некрасов («Современник». 1856. № 2) в оценке напечатанной в «Москвитянине» комедии Островского «Не так живи, как хочется», точно так же избегая лексики Чернышевского (особенно слов о «фальшивости»), однако же подкрепляя мысль о «блестящих достоинствах первой комедии», приглушенных в последующих произведениях писателя, и намекая на его русофильские пристрастия, писал: «Вообще мы готовы просить г. Островского не сужать себя преднамеренно, не подчиняться никакой системе, как бы она ни казалась ему верна, с наперед принятым воззрением не подступать к русской жизни <…> пусть он разовьет в себе дух истинной художнической свободы и справедливости».[1065]