Кроме того, я пишу стихи редко. И иногда я оказываюсь в ситуации, когда надо самому себе отвечать на вопрос: что ты сейчас пишешь? Вроде ничего. Часть вопроса про то, как ты живешь. А проза, которую можно писать так же редко в смысле по чуть-чуть или постоянно по чуть-чуть, или постоянно и много, она позволяет этим временем, растягивающимся и сжимающимся, в каком-то смысле управлять. Или поддаться его управлению. Оно может растягиваться вместе с тобой, но ты не можешь потеряться, знаешь, где ты: я пишу книжку, я знаю, про что она, я понимаю, как она устроена, я нахожусь внутри нее. Могу пять лет находиться – что я и делаю.

Так сложилось, что я читаю свои стихи, особенно по прошествии какого-то времени, вполне отстраненно. С прозой это не так. Ты не успеваешь отстраниться, потому что она большая. Ты отстраняешься от первой главы, но ты уже давно в третьей, и ты в ней живешь, и что-то с тобой происходит. Кроме того, проза дает для меня лично совершенно уникальный опыт, потому что в моих стихах не существует других авторов и героев, не существует никакой никому отданной речи. А проза, и вот сейчас я пишу вторую книжку, – это другое. Там есть герой, который не ты. И он даже, может быть, не один. Есть другой герой – и тоже не ты. Это удивительно. Ты находишься с ними в каких-то специальных отношениях. Пусть даже в отношениях уподобления. Ты ими управляешь, хотя, конечно, у героев есть если не собственная воля, то собственная логика. Это ужасно интересно. А книжки стихов… Между теми двумя умудрилось поместиться целое изменение поэтики. Но с другой стороны, этого оказалось достаточно. Еще можно было десять лет спокойно ничего поэтического не издавать, что я и делал.

ГОРАЛИК. Лондонский период – как он подошел к концу?

КУДРЯВЦЕВ. Я первый раз приехал в Россию временно, мне дали визу на неделю, в 2003 году, то есть два с половиной года я здесь не был. И окончательно я приехал в 2005 году, собственно говоря, на выпуск «Близнецов». Правда, по дороге я потерял компьютер. Так что пришлось отчасти переписывать. И вышли они только в 2008 году. А с 2005 года я надолго не уезжал, но особо и не прирастал к месту на всякий случай.

ГОРАЛИК. Вот про это ощущение можешь поговорить? Про умение не прирастать.

КУДРЯВЦЕВ. Я считаю, что это биология. Правда.

ГОРАЛИК. Безродный космополитизм?

КУДРЯВЦЕВ. Да. Но не врожденное, а благоприобретенное. Как у Лысенко.

ГОРАЛИК. То есть тебе его привили буквально надрезанием и пересаживанием.

КУДРЯВЦЕВ. Абсолютно. Несколько раз выдергивали, сажали, выдергивали, сажали, вытаскивали корни. Как ты говоришь: а я и так могу поторчать, без корней. Втыкаешь себя как палку.