Все новое строительство Москвы последующих ближайших лет также было заражено безжизненными аскетическими формами, внесенными пророком нового направления в архитектуре — Корбюзье. Стеклянный ящик для дома Центросоюза на Мясницкой (теперь дом № 39 на улице Кирова)[1166] дает понятие о модном тогда направлении. Молодежь восприимчива. С увлечением работали члены Общества СА в поисках нового. Этот футуризм в архитектуре вызывал споры, но технические принципы его в осуществлении строительства имели долю оправдания. В годы хозяйственного восстановления страны нужно было экономить средства и материалы. Чего же легче осуществить как простую плоскость, примитивный куб основной массы и сплошное остекление; прямая линия царила во всем. Холодны, нестерпимо скучны и бесцветны были такие постройки.

Среди новых зданий рабочие клубы были ареной подвигов для новаторов-архитекторов. Смелый К. С. Мельников умел придать лапидарным геометрическим массам долю художественности, и его постройки при всей экстравагантности внешних форм не лишены известной эстетической сдержанности, а в плановых решениях видна зрелая обдуманность, но под гнетом царящего тогда «функционализма». Таков клуб на Стромынке и при фабрике «Каучук», а также его дом в Кривоарбатском переулке[1167].

Талантливый И. В. Жолтовский напомнил увлекающимся конструктивистам, что есть подлинная архитектура, классическая, и выстроил дом Моссовета[1168] на Моховой, не особенно на месте, получился Палладио в Охотном Ряду.

Конструктивизмом я не мог увлечься. Потянуло к научным занятиям. В Московском архитектурном обществе образовались популярные лекции по архитектуре. Я читал об архитектуре Москвы XVIII в., но более всего стал подготавливать труд, где хотелось дать ряд очерков о старой и новой Москве, назвав книгу «Советская Москва».

Объединить молодых московских графиков, привлечь их к изданию — было моей целью. Привлек я и литературные силы. Издание осуществлялось Деткомиссией ВЦИК. Устроен был редакционный комитет. Я принял на себя руководство художественной частью. Первым откликнулся влюбленный в старую Москву гравер И. Н. Павлов, а за ним и другие графики: В. Д. Фалилеев, его талантливый ученик И. А. Соколов, С. В. Герасимов, М. А. Добров, Н. И. Пискарев и другие. Собирались у меня, обсуждали, собирались на Б[ольшой] Якиманке, где проживало большинство графиков, и улицу следовало бы назвать «улицей Графиков».

Среди московских графиков особое место занимал Александр Владимирович Манганари (1870–1934)[1169], обучался он в реальном училище в Петербурге, затем в 1892–1897 гг. в Академии художеств. За границей учился у Ашбе[1170] и Голоши[1171] в Мюнхене[1172]. Затем работал у Левитана. В 1900 г. снова в Академии у проф[ессора] В. В. Матэ. Отличный мастер офорта, образованный человек, но с каким-то исключительным темпераментом неуживчивого истерика. В его красивой голове с копной темных волос был всегда фонтан идей, но бессвязных, оригинальных, остроумно выраженных; сутулый, хромой с детства, коренастый и взбалмошный — он редко где-либо показывался и помногу работал, но все работы как-то исчезали неизвестно куда. Добрый до наивности он постоянно нуждался, не терпя, чтобы в его кармане были деньги.