Этим людям непонятно было то чувство, которое двигало нами, вздохнувшими при советской власти свободной грудью. Вдохновленные волевыми устремлениями революционного шквала и мы, скромные работники, несли свои силы на культурное строительство родины. Не смущали нас невзгоды, и голод, и холод нас не отпугивали от любимого дела. Я крепко верил в устойчивость задуманного, и я не ошибся.
Справленный недавно двадцатилетний юбилей музея показал его рост и значение в культурной жизни города.
В одном из путеводителей по Волге, Каме и Белой на страницах об Уфе было даже указано, что художественная жизнь города была пробуждена мною, сделав открытием музея эпоху… (Путеводитель. Изд[ание] «Главвода», 1926 г.)
А сколько встречалось затруднений на первых шагах работы. Сколько сомнений я слышал, сколько было желчной иронии в словах, сказанных еще в то время, как только я стал работать в Коллегии по делам музеев Наркомпроса; и слова: «Большевикам продались?» — были сказаны человеком, который сам постепенно проявил себя впоследствии значительным музейным работником.
Были и курьезы в первые дни открытия художественного музея в Уфе. Музей был открыт ежедневно с 10 часов утра до 6 часов вечера, кроме суббот, дней уборки музея. В этот же день размещались только что полученные из Музейного фонда вещи. Как-то рано утром — звонок. Открываю и вижу какую-то даму с девочкой, робко входящих.
— Музей сегодня закрыт.
— Нам только на минутку взглянуть на «него», а то я сегодня уезжаю, уж очень, говорят, интересно.
Я снова объяснил, что музей закрыт для уборки.
— А «он», говорят, в сундуке привезен?
— Кто «он»? Какой «он»? В каком сундуке?
— Да Вы напрасно скрываете, ведь все же знают, что вчера привезли в музей черта…
Выяснилось, что действительно вчера музейный сторож перевозил с вокзала большой сундук с вещами, полученный из центра. Кто-то из встречных спросил: «Чего, Гаврилыч, везешь?» — «Черта», — ответил Гаврилыч, чтобы отвязаться. Этого было достаточно, по Уфе разнеслась крылатая весть: «В музей черта привезли, живого».
После ухода разочарованной и не поверившей моим объяснениям дамы является некто молодой, одетый в военную форму, с фотографическим аппаратом.
— Разрешите, я сниму «его», действительно должно быть чудо природы…
— Кого желаете снять?
— Да «его», ну, очевидно, урода особенного, «черта», как его называют…