В США за судьбой Петра Алексеевича внимательно следил его оппонент, один из теоретиков анархического индивидуализма Бенджамин Рикетсон Такер (1854–1939), выступавший за сочетание анархии с частной и кооперативной собственностью на средства производства и рыночными отношениями. Несмотря на довольно острые разногласия, Такер посвятил суду в Лионе весь выпуск своей газеты Liberty от 17 февраля 1883 года. «Анархизм не знает границ»[905], – заявил мистер Такер, пророча «тяжкие беды» в случае осуждения своего оппонента и его единомышленников. А в 1886-м в Liberty появилась история жизни Софьи Кропоткиной под названием «Жена Номера 4327»[906]. Имелся в виду номер, под которым Кропоткин был зарегистрирован в тюрьме Клерво.

Кампания в поддержку заключенных анархистов не утихала. Продолжался шум в британской и французской прессе. Оппозиция радикалов раз за разом ставила в Палате депутатов Франции вопрос об амнистии. Осенью 1885 года президент Жюль Греви попытался успокоить общественное мнение, издав декрет об освобождении всех осужденных в Лионе, кроме троих, включая Кропоткина. Под нажимом Клемансо премьер-министр Шарль Фрейсине признал, что освобождению русского анархиста препятствуют «дипломатические соображения» – иными словами, пожелания царского правительства. Такая зависимость республиканской Франции, воспринимавшей себя как защитницу свободы и демократии, от петербургского самодержавия вызвала еще большее негодование общественности. В итоге президент вынужден был помиловать оставшихся узников и освободить их 15 января 1886 года. На свободу вышла и Луиза Мишель, арестованная в 1883 году после возглавленного ею марша парижских безработных.

В последний момент в Клерво прибыл прокурор, который попытался сразу же вновь взять Кропоткина под стражу за неуплату присужденного ему штрафа. Однако директор тюрьмы не допустил этого и заявил Петру Алексеевичу, что тот совершенно свободен. Кропоткин и его жена смогли отправиться в Париж[907].

* * *

Пребывание в местах заключения республиканской и демократической Франции, которое Кропоткин описал в статьях для Nineteenth Century и позднее в книге «В русских и французских тюрьмах», лишь укрепило в анархисте представления о недопустимости, бесполезности и даже прямом вреде такой меры, как лишение свободы за любые преступления. Тюрьмы никого и никогда не исправляют, доказывал он, это, наоборот, – университеты преступности, содержимые государством.

Заключение не излечивает социальные, психологические и нравственные пороки преступника, но только усиливает и развивает их. Арестантский труд, рабский по своей сущности, учит ненавидеть любую работу. Отсутствие связи с внешним миром усугубляет антисоциальные наклонности. Убийство воли заключенного делает его непригодным для ответственной и свободной жизни. Тюремная атмосфера озлобляет и поощряет презрение к морали. Более того, она отравляет и окружение самой тюрьмы, окрестное население. Итогом становятся рецидивы и новые преступления. Никакие реформы тюрем, никакие улучшения условий в них не изменят этого положения, утверждал Кропоткин. Оно будет сохраняться, пока существуют сами тюрьмы как таковые.