«Вы хлопочете только о том, чтобы земельки прибавили, и то как вас преследуют, а ведь мы идем против всего, что стоит на дороге к полному освобождению человека от старых пут. К нам беспощадно относятся, нас не только боятся, нас ненавидят»[1213], – вспоминала разговор с ним Брешко-Брешковская. Неприемлемой для него была и централизованная партийная организация эсеров: «Организация давит волю личности, это путы, связывающие все наши высшие способности. ‹…› Видишь, ваши организации стесняют вас самих, и особенно стесняют крестьян и рабочих. Они ждут указаний от комитетов, им не дают свободы действий»[1214].
Разочаровывала его и склонность партии к саморекламе, как и к руководству боевыми акциями из единого центра, о чем он в 1902 году писал Марии Гольдсмит: «Поведение социалистов-революционеров с их "боевою группою" и желанием руководить отсюда террором и посылать "исполнять приговор"… оттолкнет многих в России. Это не в русском духе, да и не в "заграничном"»[1215]. Особенно это касалось покушения Степана Валериановича Балмашева (1881–1902), который 2 апреля 1902 года застрелил министра внутренних дел Дмитрия Сергеевича Сипягина (1853–1902). Свой поступок Степан объяснял протестом против исключения из университетов, осуждения к уголовной ответственности и отправке в солдаты участников студенческих демонстраций. Поскольку до рокового выстрела в Сипягина Степан сотрудничал одновременно с социал-демократами и эсерами, между партиями возник спор о его партийной принадлежности. Эсеры утверждали, что покушение он совершил, выполняя постановление партийных руководителей. Об этом споре Кропоткин прекрасно знал. «А какие прекрасные молодые люди, как держали себя непреклонно… Ну, вот, скажи, разве добросовестно было со стороны вашей партии причислить себе в заслугу благороднейший поступок юноши Балмашева? Молодой человек отдал себя в жертву всего, по собственному желанию идет и совершает геройский поступок, а посторонние люди берут этот поступок под свое знамя… Ведь этим вы умаляете значение личности»[1216]. Все это он характеризовал как «поразительное отсутствие нравственного чутья у социалистов-революционеров»[1217].
Кропоткин рассматривал эсеров и как будущих противников, о чем в 1904 году открыто писал Георгию Гогелиа: «Верно и то, что в разгаре революции анархистам в их борьбе со всеми половинчатыми партиями придется и с ними вступить в борьбу (едва ли, однако, в начале). И их чувствия[1218] по отношению к нам я тоже знаю…» При этом он полагал, что относиться к эсерам следует более благожелательно, чем к марксистам. Ведь «они стоят до некоторой степени за крестьянство» и создали единственную успешно действующую боевую организацию, совершившую удачные покушения на крупных правительственных чиновников. Мешать деятельности Боевой организации он не советовал, напротив, считал возможным помогать ей. Но объединяться с эсерами в единую партию и вести общую деятельность он анархистам категорически не рекомендовал. «