Наступил март 1917 года… Петр Алексеевич жадно читает в газетах сообщения из далекого, но все еще такого близкого в памяти – несмотря на почти сорок один год разлуки – Петрограда. Он знает, что народ вышел на улицы, что ненавистный самодержавный режим зашатался. Неужели настал тот самый долгожданный час, на который он надеялся на протяжении всей своей долгой жизни? Неужели он наконец дожил до этого дня?

16 марта лондонская The Times сообщила: «Великая революция совершена в России. После почти недели хаоса в Петрограде ситуацию контролирует нечто вроде парламентского правительства. Царь отрекся в пользу своего сына-наследника, а его брат, реформаторски настроенный великий князь Михаил, как ожидается, будет действовать как регент. Новость эта вряд ли станет сюрпризом для тех, кто знаком с недавним развитием внутренней ситуации в союзной империи и кто наблюдал за зловещей приостановкой телеграмм из России за несколько последних дней»[1673].

Кропоткин был всегда убежден, что настоящая революция – в отличие от простого государственного переворота – событие не одного дня: она захватывает целый период времени, как это было с Великой Французской революцией. Петр Алексеевич знает: то, что произошло в Петрограде, – это только начало. Что будет дальше? Корреспондент The Times, наблюдавший за событиями на месте, в Петрограде, предупреждал, что «влияние, в настоящее время осуществляемое Временным комитетом имперской Думы», может перейти «в руки социалистов, которые хотят установления республики, но которые неспособны учредить какое-либо упорядоченное правительство и неминуемо ввергнут страну в анархию внутри и в катастрофу вовне»[1674].

Да, революция началась, это очевидно. Кропоткина – старейшего и авторитетнейшего из русских революционных эмигрантов – снова осаждают корреспонденты. Все хотят знать его мнение о происходящих событиях, получить своего рода экспертную оценку, как выражаются в наши дни. «С первых дней, как революция стала известна, буквально жил в чаду интервью и телеграмм, которые приходилось рассылать в русские и американские газеты, не несколько слов, а столбцы, не говоря уже о десятках писем, отвеченных в сотне или более неотвеченных, назойливых интервьюеров ("интервью" я отказывал, а диктовал, что нужно сказать) и т. п.»[1675], – писал он Марии Гольдсмит 15 мая.

Старый революционер засобирался в Россию. Но осуществить такую поездку было не так-то легко: шла война, и сухопутная дорога через Европейский континент была закрыта. Оставался путь морем – через Норвегию, но медики рекомендовали Петру Алексеевичу дождаться окончания холодов. «Мой врач очень не советует мне рисковать, отправляясь в длинный полуарктический рейс (через Торнео)… и подождать прихода немного более теплой погоды, он умоляет меня об этом ради моих бедных легких»[1676], – сообщал он Келти.