Было ли это действительно народным энтузиазмом? Понимал ли Петр Алексеевич, что власти «новой России», чье население чем дальше, тем меньше желало воевать, целенаправленно используют его для милитаристской пропаганды? Вероятно, да, понимал. Но его, это похоже, не слишком смущало: он был убежден, что таким образом помогает защитить молодую революцию от угрозы монархической реставрации под пацифистским флагом. «Всю дорогу от Торнео до Петрограда мне пришлось говорить гарнизонам, выходившим меня встречать (в Рихимяки – под ружьем со знаменем), так как офицеры говорили, что среди них ведется сильная большевистская пропаганда, – писал Кропоткин Тюрину. – Я говорил, и, например, в Рихимяках мы поклялись друг другу лечь костьми, если нужно, но отстоять Петроград. "Не дадим, не дадим", клялись все. В Выборге отмалчивались: несколько большевиков»[1690].
На железнодорожных станциях ждал почетный караул с оркестром. В Белоострове, где Петра Алексеевича встретила племянница, Кропоткин принял в вагоне представителей общественных организаций и печати и долго говорил с ними о необходимости выиграть войну, пойти на жертвы и объединить общество. Он выражал готовность, несмотря на возраст и состояние здоровья, работать на благо новой России. Репортеры и друзья ехали вместе с ним до Петрограда в его купе второго класса. Они без конца теребили его вопросами, не давая передохнуть…[1691]
В два часа ночи 14 июня (1 июня по старому стилю), с опозданием на три часа, на Финляндском вокзале Петра Алексеевича, вернувшегося в Россию после почти сорокадвухлетнего изгнания, встречала шестидесятитысячная толпа с флагами и цветами. Был выставлен почетный караул Семеновского полка с оркестром, игравшим «Марсельезу». Среди тех, кто приехал приветствовать «старейшего из мучеников русской революции»[1692], были министры Временного правительства Александр Федорович Керенский (1881–1970), Матвей Иванович Скобелев (1885–1938), Николай Виссарионович Некрасов (1879–1940) и Алексей Васильевич Пешехонов (1867–1933), лидеры партии кадетов Павел Николаевич Милюков и Максим Моисеевич Винавер (1863–1926), старый друг Николай Чайковский, представители трудовиков, эсеров, Исполкома Петроградского Совета, рабочих и военных организаций… Были и журналисты… И оставили Кропоткина недовольным. Он пожаловался Чуковскому: «Меня на Финл[яндском] вокзале встретили репортеры; я стал с ними беседовать, и ни один из них не записал беседы точно. Все переврали»[1693].
Толпа вела себя не хуже фанатов кинозвезды или сверхпопулярного певца. Шестьдесят тысяч человек рванули к вагонам. Почетный караул из солдат Семеновского полка не смог их сдержать. Поклонники рвались к Кропоткину, желая нести его на руках. Одежду на лоскутки-сувениры, конечно, не рвали, но для семьи старых революционеров первый день в России едва не стал последним днем их жизни. И если Петр Алексеевич чуть не был удушен в объятиях, то сбитая на землю Софья Григорьевна едва не погибла под ногами поклонников своего мужа. Группе семеновцев стоило колоссальных усилий вызволить Кропоткиных из толпы и провести их в здание вокзала[1694]. «Почетный караул от семеновцев. Так и не добрался до него… – записал Кропоткин в дневнике. – Когда я вышел, меня безусловно чуть не раздавили. Саша (дочь. –