Розен произнес прекрасную речь по-английски, в которой выразил надежду, что Комура в качестве министра иностр<анных> дел закрепит только что возобновленную дружбу между империями. Комура, вообще не мастер красноречия, отвечал довольно нескладно.

Не обошлось без ряда курьезов, из которых отмечу один: все присутствующие жадно следили за тем, каким из многих лежавших на столе перьев Витте подпишет договор, ибо такое перо было бы ценным сувениром. Витте вынул из кармана перо и затем по подписании положил обратно. Оно было обещано Диллону.

Из Navy Yard мы отправились в протестантскую церковь, где произошло «смешанное», весьма торжественное богослужение: православное, католическое и протестантское. Когда запели (хор был выписан из Нью-Йорка) «Со святыми упокой» – Витте, Розен, Ермолов и многие другие плакали навзрыд.

Секретари всю ночь шифровали, а на другое утро мы все выехали из Портсмута в Нью-Йорк. В течение недели до отхода парохода в Европу Витте и русскую делегацию беспрерывно чествовали.

Ход переговоров можно, таким образом, разграничить следующими главными моментами:

1) передача японской ноты в 12 пунктах и наш ответ;

2) отказ японцев от пункта о передаче судов и определение ими размера контрибуции;

3) письмо Рузвельта к государю и уступка Россией Южного Сахалина;

4) принятие Японией окончательных условий России.

Как я указал выше, Портсмутский мир принято теперь называть «позорным», и раздаются голоса, утверждающие, что если бы мы настояли на сохранении Сахалина, японцы бы и в этом уступили. Говорят, далее, что японцы были истощены, что они нарочно «запросили невозможного»… и т. п. Наши генералы утверждают, что русская армия была готова к победе…

В оценку этих фантасмагорий вдаваться излишне. Факт тот, что от данной ему при отъезде инструкции Витте не отступил ни на йоту, исключая уступки Сахалина, сделанной государем Рузвельту. Для достижения этого результата нужны были вся энергия, ум и находчивость Витте. Витте держал на привязи всю прессу. Витте сделался на время переговоров кумиром американцев. Симпатии к «маленькой Японии, победившей колосса на глиняных ногах» развеялись как дым. В переговорах с Комурой Витте ни разу не потерялся, ни разу не затруднился ответом. Тон его был неизменно деловой, с чуть-чуть заметным оттенком пренебрежения. Даже своим абсолютным непониманием английского языка и несовершенным знанием французского он сумел воспользоваться.

Когда мы дошли [до] пункта о военном вознаграждении, он перешел на французский язык и на своеобразном русско-французском жаргоне почти что поднял на смех Комуру.