В новой мировой ситуации Черчилль выступил против нажима на СССР с целью стимулировать его скорейшее вступление в войну против Японии. Россия и без того оказывает «огромную помощь» Англии и Америке, «круша германскую армию на своем западном фронте», заявил Черчилль кабинету министров 10 декабря 1941 года. Он не хотел на этом этапе объявления Россией войны Японии: «Это сделает для России невозможным передислоцирование дивизий из Сибири, которые могут иметь неисчислимую ценность на западном фронте».

Не переставая диктовать послания на все фронты во всех частях света, Черчилль, в сопровождении министра боеприпасов лорда Бивербрука и дочери Мэри сел на поезд и прибыл к стоянке гигантского линкора «Герцог Йорк» (судна того же класса, что черчиллевский любимец «Принц Уэллский», потопленный японцами три дня назад). «Герцог Йорк» оторвался от эскорта и в течение трех суток сохранял «радиомолчание», чтобы не привлечь германские подводные лодки. Погода была штормовая и премьер-министр был отрезан от мира огромным бушующим океаном. Во время перехода через Атлантику Черчилля раздражали лишь свистки боцманов (он странным образом абсолютно не переносил свиста). Профессор Линдеман выполнял его задание – подсчитать, сколько шампанского он выпил за свою жизнь, получалась вполне впечатляющая цифра. Черчилль впервые за долгое время взялся за рекомендованный ему Литлтоном роман – “Капитан Хорнблауэр”. Роман премьеру понравился и на Ближний Восток, Литлтону была послана радиограмма: “Я нашел Хорнблауэра восхитительным”, что вызвало панику в местных британских штабах – здесь перерыли все досье, чтобы найти сведения об операции “Хорнблауэр”. Сопровождающие премьера детективы впервые видели его без обязательных красных ящиков с секретной корреспонденцией.

Передышка была ему нужна, чтобы обдумать основную линию своей глобальной стратегии. Он изложил ее в серии меморандумов между 16 и 18 декабря 1941 года. (Значительно позднее, в апреле 1953 года он попросит президента Эйзенхауэра не публиковать многое из документов военных лет.) При его остром чувстве истории Черчилль не мог не понимать, что он плывет в Америку не только чтобы сокрушить Германию и Японию, но и для того, чтобы передать Америке мировую корону. Да, он продолжил великую английскую традицию, идя по стопам королевы Елизаветы в Тилбюри, за Мальборо и за обоими Питтами. Но тогда они полагались на собственные силы, а теперь он плыл за помощью прежней колонии. (Несколько позже Черчилль внезапно спросил Макмиллана, был ли Кромвель великим человеком? “Да, сэр, он был великим человеком”. Но, сказал Черчилль, “он сделал одну ужасную ошибку. Преследуемый с юности страхом перед мощью Испании, он не сумел предвидеть рост Франции. Что будет сказано обо мне?” Американцы, еще в зените могущества Германии и Японии, уже давали очевидные доказательства отличности своих целей. Расхождения по поводу Ближнего Востока были ощутимы уже в 1941 году, а затем пришло понимание того, что будущее самой Европы видится различно из Лондона и Вашингтона. На внутренней арене, пишет Дж. Чармли, Черчилль упустил инициативу и “позволил социалистам приход к власти, который во многом ослабил социальную и политическую систему, столь дорогую сердцу Черчилля… Он жертвовал британскими интересами ради эфемерного благожелательства американцев”).