«Да, мы спокойны здесь, – писала Клементина мужу 19 декабря 1941 года. – Но Гонконг находится под непосредственной угрозой, а в дальнейшем в зону опасности попадет и Сингапур? Борнео подвергся вторжению – следует Бирма? Не говоря уже об ударах, нанесенных Америке… Мой дорогой Уинстон, храни тебя бог и подвигни на хорошие планы вместе с президентом. Мы живем в ужасном мире, Европу оккупировали нацистские свиньи, а Дальний Восток – желтая японская зараза».

Черчилль ответил супруге: «Худшее случилось с Гонконгом; хотя все знали, что это передовой пост наций обороны, мы надеялись, что укрепленный остров будет держаться несколько недель, возможно месяцев, а ныне видно, что он на грани сдачи после всего лишь двухнедельной борьбы… Мы должны ожидать суровых ударов со стороны Японии и нет смысла критикам кричать «Почему мы не были готовы?», когда все наши силы уже задействованы. Вступление в войну Соединенных Штатов компенсирует все удары… Быть на корабле в такую погоду – словно сидеть в тюрьме с дополнительным шансом утонуть. Но возможно есть и польза в том, что я отвлекся от непосредственных дел. Следует время от времени созерцать всю разворачивающуюся картину целиком». Черчиллю явно нравились его роль во всех этих делах, да и лежачий образ жизни устраивал его более всего. При том каждый вечер было кино, которое Черчилль считал лучшим способом избавиться от насущных забот. А главной из забот были сомнения в том, найдет ли он верный тон в контактах с Рузвельтом, сумеет ли сделать союз с США осью своей мировой политики. «Можешь себе представить, – пишет он Клементине, – как я волнуюсь, не зная, что предложат мне американцы».

22 декабря 1941 года Черчилль высадился в Хемптон-Роуд и оттуда вылетел в Вашингтон. Позднее он вспоминал, что президент Рузвельт «махал ему рукой из машины и я с удовольствием пожал его сильную руку». Через несколько часов второй этаж Белого дома превратился в штаб двух величайших держав Запада. Спальня Черчилля располагалась напротив кабинета Г.Гопкинса. Эти трое – Рузвельт, Черчилль и Гопкинс провели несколько дней почти не расставаясь. Персонал Белого дома видел, как Черчилль несколько раз подвозил коляску с президентом к лифту. Зато президент покорно ждал, когда Черчилль выспится после обеда.

Как уже говорилось, Черчилль боялся, что президент Рузвельт будет настаивать на первоочередности обращения к азиатскому отрезку «оси». Взятые в отдельности английские силы были недостаточны для энергичных действий с запада против половины Европы, оккупированной Германией. Однако уже через несколько часов обсуждений Черчилль успокоился, его опасения в отношении азиатской заангажированности американцев безосновательны. Генерал Маршалл и адмирал Старк от лица американского правительства заявили, что европейский театр военных действий является «решающим», и что «Германия – ключ к победе». Стало ясно, что президент Рузвельт в своей глобальной стратегии исходит из той идеи, что США должны принять первостепенное участие в боевых действиях там, где в конечном счете определяется мировой расклад сил, а именно, в Европе. Победа или поражение именно Германии решали судьбу Америки – этого принципа Рузвельт придерживался твердо.