Выступая в палате общин 16 августа, новый премьер – Клемент Эттли воздал должное своему предшественнику: «В самые темные и опасные часы нашей истории нация нашла в моем уважаемом друге человека, который высшим образом выразили мужество и решимость никогда не сдаваться, который воодушевил мужчин и женщин нашей страны. В неумирающих фразах он кристаллизовал невыраженные чувства всех». Черчилль же был в таком состоянии, что не мог назвать Эттли иначе, как «овечкой в овечьей шкуре».

Дом в Чартвеле была запущен, квартиры в Лондоне не было. Семье Черчилля пришлось взять машину напрокат. «Нам пришлось узнать, как суров и каменист этот мир», – писала в эти дни Клементина Черчилль. Многие из сторонников Черчилля полагали, что теперь ему следует уйти из политики, по крайней мере, из партийной политики. Он должен занять положение национального героя, и подобно Ллойд Джорджу стать членом палаты лордов, откуда с достоинством давать советы нации и миру.

Врач Черчилля лорд Моран пишет : «Черчиллю было 70 лет, когда произошел шок выборов в 1945 г. Это произошло сразу же после суровых военных испытаний. И конечно же стресс поражения явился ударом по его здоровью. Однако, по мере того, как проходили месяцы, мои главные страхи стали почти забываться. Он восстановил свой интерес к жизни, знергично возвратился к жизни и, казалось, оставил все прошлое позади».

Клементина и Иден склонялись к мнению, что ему следует уйти в отставку, а Бивербрук и Брендан Бракен призывали не сдаваться и продолжать борьбу. После долгих размышлений Черчилль пришел к выводу, что ему будет трудно справиться с «ролью украшенного призами быка в загоне, привлекательной чертой которого является лишь прошлая ловкость», но он не оставит политику и сохранит руководство консервативной партией, перешедшей в оппозицию. Но Черчилль уже меньше времени уделял дебатам в палате общин, он много путешествовал, боролся со старым врагом – пневмонией, переезжая в холодный сезон на юг Франции.

Военный врач Эдвардс оставил портрет Черчилля этого периода: «Когда я впервые вошел в большую спальню виллы, он лежал на постели, одетый в свой знаменитый сиреневый «боевой» костюм, который, как я позднее заметил, был очень хорошо сшит из мягкого материала. Его брови были ржаво-рыжие, остатки волос неописуемого цвета – от красновато-желтого к седому. Его бледно-голубые глаза выглядели утомленными, выделялся знакомый всем подбородок, и этот нос и прямой рот (наклоненный по горизонтали), все это придавало часто видимому портрету естественный цвет… После осмотра он довольно мягко начал меня выспрашивать, задавая вопросы, которые сделали бы честь высшей аттестационной комиссии. Именно тогда я ощутил исключительный ум, проявления которого на протяжении вечера изумляли меня все больше». Больше всего Эдвардса, человека далекого от сикофантства, поразил «дар выражать то, что ты думаешь. Любопытно было ждать секунду, пока он подыскивал верное слово». В тот вечер Черчилль защищал монархию, он считал, что ее благостной чертой является «отделение помпы от реальной власти».