Медведева: А зачем он пришел?
Любшин: Перед уходом на фронт…
Медведева: …переспать. Я буду защищаться. Я влюблена в другого. И я должна защищаться.
Любшин: А если бы это был Суслов? Ты не можешь защищаться. Он власть имеет. Ее трагедия — зависимость от этой власти…
Ефремов: Интересно… Мое резюме: может быть так и эдак. Как угодно. И весь ваш спор просто стоит на том, что у Станислава Андреевича есть обыкновение. Если он что-либо попробует, ему понравится, он это будет отстаивать.
Любшин: Проявим гибкость.
Ефремов: Ты вот „считаешь“, что он тайно идет сюда. Тайно, не тайно, но чего ему бояться? Нечего.
Любшин: Скомпрометировать девушку.
Ефремов: Да плевать ему на это.
Любшин: Вот, подбираемся к характеру.
Ефремов: У меня другое — как замотивировать. Я не за то, чтобы отказаться от этой краски — в этом есть что-то от времени. Но должен быть какой-то толчок для этого.
Любшин: А как его найти?
Ефремов: Раз тебе это нравится, это кидание к ней, хорошо. Давайте и так. Но он пришел, и ему показалось, что она с кем-то, — это самое главное. Что там таится? В будущем надо искать какого-то парня. Мастроянни мне говорил, у них очень трудно бракоразводные дела в Италии проходят. Страна католическая. Мы говорим: бедняжки. А он возразил: наоборот, это хорошо. С любой могу роман завести, а потом ей говорю: я не могу, у меня жена.
Любшин: Объективная причина.
Ефремов: Хороший мужик был Марчелло… Как-то пришел во МХАТ, в Камергерский, я придумал, давай сыграю дядю Ваню. Я ему — ты на итальянском, а мы на русском. В этом что-то есть. У Стреллера, например, в „Вишневом саде“ все на итальянском говорят, а прохожий — на русском…
Какие первые слова насчет объятий? Он подъезжает именно к этому юноше „Кристиану“, и он даже мысли не допускает, что можно полюбить этого длинноносого… Ты хотел кидаться сразу.
Любшин: „Де Гиш“ в этом месте „устал поститься“. Но получил отказ, ее холод его оскорбил.
Ефремов: (после цитаты из текста. —