(Забавно, но канцелярист первых сталинских пятилеток требовал неукоснительного написания двадцатилетия только римскими цифрами — «XX летия». Красная империя невольно хотела походить на древнеримскую, придавая себе черты недостающей величественности претенциозно древним стилем написания дат.) В те годы письма стали опаснее сумрачных кинжалов. Из-за письма могли направить в столыпинском вагоне в дальние края, могли лишить квартиры или, напротив, дать квартиру.
Письмо подействовало, и радиоэфир музыки из «Золотой долины» состоялся. Дунаевский победил. Казалось, его положение на музыкальном олимпе стало незыблемым. Но это была только видимость. Он вовсе не стал музыкальным Зевсом.
В то время на музыкальном небосклоне было два солнца: Дунаевский и Шостакович. Одно — в мире академической музыки, другое — в мире легкой. Дунаевский знал о том, что каждый занимает свой трон. Тем не менее у Исаака Осиповича было свое, очень сложное отношение и к Шостаковичу, и к Прокофьеву. С одной стороны, он отдавал должное их таланту, с другой — по-своему относился к тому, что называется «проблемой мелодической доступности».
Дунаевский с ощутимым подтекстом спрашивает у музыкального критика сталинской поры Константина Кузнецова: «Мне бы очень хотелось знать ваше мнение о 5-й симфонии Шостаковича и о новом произведении Прокофьева». Он вроде бы не высказывает своего отношения к двум корифеям и в то же время высказывает. Проблемное отношение. В этой совершенно невинной на первый взгляд фразе проскальзывает озабоченность: гениальность Прокофьева несомненна, но все же как быть с проблемой мелодичности в музыке? Куда деть Дунаевского и его мелодику? Нельзя же все списать на легкость в мыслях.
Исаак Осипович отлично понимал, что композиторы, занимающиеся только академической музыкой, его сочинения воспринимают несколько поверхностно. Это был вообще предмет его отдельных переживаний, которые проявлялись по любому поводу. Однажды Дунаевский получил в подарок от Константина Кузнецова (говорили, что в пьяном виде он шутил, будто мечтает жениться на дочери Сталина Светлане) книгу «Музыкально-исторические портреты». В ней подробно рассказывалось о классике щипковых инструментов и о гениях русской музыки. Дунаевский литературу читал урывками, в редкие часы досуга. Ему понравилась книга чудесными образцами нотного письма Глинки и Чайковского. Разбирая их мелодику, Дунаевский неожиданно открыл поразительное сходство с собственными находками. Это позволило ему заключить, что гений бесконечен.