О Дунаевском говорили много нелицеприятного, ругали за постоянное нарушение сроков сдачи материала. Причем, даже если нарушений не было, он создавал его видимость простым многообразием таланта. Количество вариантов сводило с ума бездарных функционеров и рождало ощущение незаконченности. Если им демонстрировали один вариант, а через десять минут другой, этот рог изобилия настораживал, приводил в недоумение серые мозги тех, кто осуществлял функции контроля за талантом. Дунаевский учился терпеть присутствие таких людей. Он знал, что они в какой-то степени не только проклятие, но и милость, ибо мобилизовывали его дар. Но об этой особенности его таланта стоит сказать ниже.

К 1940 году появилась некоторая напряженность в его отношениях с Григорием Александровым. Он уже называет его «путаным». Были основания. Несколько раз Александров прямо-таки подставлял его. На «Золушке» произошел скандал. Александров где-то наверху сказал, что картину запарывает Дунаевский — не несет мелодию.

Композитор всерьез разозлился. «Ужасный дефект кинопроизводства в том, что со всеми считаются. Декорации не готовы — ничего. Костюмов не пошили — ничего. Актер заболел — ничего. Музыка не вытанцовывается — караул, срыв, безобразие. Все уважительно, кроме творчества и неизбежных в нем заминок и поисков. Ну, не получается марш, десятый месяц работаю. Превосходный припев, не удовлетворяющая меня первая тема. Радоваться должны были бы, черти, что я ищу лучше, что я стремлюсь дать полноценную музыку. Нет, срыв, караул. Тьфу, окаянные. Все равно не дам, пока сам не обрадуюсь своей музыке».

Дунаевский жил в ритме непрерывного творческого напряжения. Когда он «опаздывал» в глазах ответственных секретарей к сроку сдачи, когда его упрекали за то, что он «срывает», «подводит», когда ему по телефону кричали «все гибнет», тогда в нем просыпался дух противоречия, который адреналином ли в кровь, метафизической музой или чем-то еще подстегивал его мозг. Начинала складываться мелодия. Чувства всесилия и неизвестности будили в нем творческий дух. Ему казалось, что только он может вдохнуть в людей бодрость, когда ее рациональные основы исчерпаны.

Дунаевский хорошо видел действительность, но им владел такой же азарт создателя нового мира, как и Сталиным. Он хотел, подобно Орфею, повести людей за собой, когда слово оказывается бессильным. Его бодрило то, что к утру необходимо было сочинить и инструментировать столько и столько-то музыки. Его пьянило то, что ему создавали условия. Роскошные апартаменты в Ленинграде и Москве, с роялем, готовым обрушить неудержимый поток звуков на того, кто прикоснется к клавишам. Ему нравилось, что в соседней комнате в его доме сидит переписчик нот, чужой человек, подвластный ему, и переписывает то, что он придумал. Переписывает, с тем чтобы назавтра десятки людей повторяли по написанному его мысли и чувства, которым он нашел музыкальное выражение. Недаром его манила стезя дирижера.