Атеизм стал чем-то вроде художественного стиля эпохи, но не ее сутью. Потому что Бог не может покинуть душу человека. Он может согласиться с тем, чтобы на какой-то промежуток времени его называли другим именем и приносили другие жертвы. Людские. Как в начале истории.

Итак, Исаака Осиповича снарядили вместе с его коллективом, который тоже томился в безвестности, обслуживать тылы. Тогда это официально называлось «участки первой очереди»: раненые, больницы, заводы, фабрики, на которых люди жили. В тылу воцарились страшные законы. За любое опоздание на работу можно было загреметь в лагерь. Даже если тебе было только 13 или 14 лет. Надо было будить засыпающих людей песнями Дунаевского. Тех, кто работал в тылу, в прямом смысле превратили в рабов.

В определенном смысле в тылу было даже тяжелее. Там перед глазами неспящих людей не было врага, который бы будил. Итак, Дунаевскому и его коллективу приказали петь, плясать, сочинять.

Позже, в письме своему постоянному адресату Рыськиной, Дунаевский будет запальчиво говорить, что никто не определял места, где ему быть, никто не приказывал. Не приказывали, потому что знали, что Дунаевский не сможет отказаться.

Тем временем сын с матерью ехали в Новосибирск. Дорога была длинная — торчали на каждой станции, пропуская поезда со стратегическим грузом. В общей сложности ехали около двух месяцев. Когда подъезжали к конечной точке, стояла уже лютая зима. Пока неделями стояли на запасных путях — случались всякие чудеса: и страшные, и смешные. Однажды Женя Дунаевский видел в окно, как какой-то мужик, сидя на корточках под самыми окнами теплушки, во время бомбежки подавал сигналы фонарем. Это был диверсант. Видел, как какой-то солдат специально сунул ногу под рельсы, лишь бы не ехать на фронт.

В самом начале лютых морозов у Зинаиды Сергеевны украли всю теплую одежду Генички. Это была катастрофа. Пришлось выкручиваться. Где-то раздобыли мешковину. Сшили пальтишки из мешков. Наконец, приехали на станцию Машково. Оттуда всех эвакуированных направили в деревню Успенки. За беженцами приехал извозчик на санях. Когда ехали в эту глухую деревню, стоял лютый мороз под 40 градусов. Геню закрыли дохой. Дремучие сибирские леса. Луна. За санями шла стая волков. Страшно и ужасно.

Затем перебрались в Новосибирск, где жили до 1943 года, до самого приезда отца. Исаак Осипович странным образом всегда все знал о своих любимых или пытался быть в курсе событий.

Хотя именно в это время Зинаида Сергеевна опять переживала мучительные дни, думала, что Исаак Осипович их оставил. Предательские мысли о том, что они останутся в медвежьем углу навсегда. Без средств. Безо всего.