На острове созревало немало ягод. Первыми поспевали голубика и морошка, в августе — шикша и княженика, в сентябре зрела брусника, «нежнейший» вкус которой Загоскин вполне оценил, когда собирали ее, схваченную первым морозцем. Зелени, так необходимой в северных широтах, произрастало на Аляске мало, но русские приспособились собирать дикую петрушку, щавель и крапиву, из которой варили щи, научились у туземцев весной — в самое голодное время — отыскивать коренья, «улюг-наг-ят» и макаршу, ее сладковатый, мучнистый корень добавляли в пироги, блины, лепешки и даже ели в сыром виде — на десерт.

Росли березы и кустарник, который тянулся не вверх, а стелился, как и везде в тундре, по земле, образуя густые заросли и источая по весне смолистый аромат. В его книге содержится подробнейшее описание растительности острова и материковой Аляски, он собрал богатый травник и коллекции птиц, насекомых.

В Америке Загоскин познакомился с препаратором Академии наук Ильей Вознесенским. У них оказалось много общего — оба были молоды, любознательны и наблюдательны. Как выразился Загоскин, Вознесенский «успел во многих из нас вдохнуть страсть к собиранию». Он обучил лейтенанта грамотно формировать коллекции, кольцевать птиц, и Загоскин, по собственному признанию, «сделался минеролог, энтомолог, конхиолог, зоолог и пр., всеми возможными, что называется редкостями, уставлена и обвешана моя хата».

Подробно описанный Загоскиным животный мир Аляски представлял в то время не один научный интерес, но был хлебом насущным для всех, кто туда отправлялся. Впрочем, хлеба-то как раз аборигены Аляски и не знали, а вот без рыбы прожить бы не смогли. Вареная, жареная, кислая, мороженая (строганина), сушеная, полувяленая — она была и есть настоящим хлебом Севера, и потому, выбирая место для поселения, там всегда смотрели в первую очередь на рыбность ближайшей реки.

По наблюдениям Загоскина, лососевых в Михайловском редуте — горбуши, хайки и кижуча — добывали мало, приходилось выменивать у туземцев не только меха, но и рыбу для себя и собак. Местные ловили в заливе вахню — навагу, весной и осенью хорошо шли терпуга, камбала, корюшка, зубатка, которую именовали на Аляске «морским налимом», и ее шкурой черного цвета туземцы любили оторачивать свои нарядные камлеи. «За пять таких шкур жители Квихпака платят бобра первого сорту». Сельди было немного — она подходила к острову на исходе апреля, когда залив еще был подо льдом. Сиг и нельма обходили редут стороной и шли напрямик из моря в пресные воды Квихпака.

Но если рыбы в редуте не хватало, то оленей, по выражению Загоскина, бродили вокруг «неисчислимые стада». Лейтенант за два года, проведенных в походе, наловчился, как говорят охотники, «скрадывать»: «Нет ничего утомительнее в оленьей охоте, как отыскивать его след, и нет приятнее, как скрадывать его: забываешь жестокость стужи и неотвязчивость комаров. Олень лениво переступает, оглядывается, щиплет мох там и сям, — лежите не шевелясь; олень ест прилежно, — ползите, но всегда с подветра. Табун в ходу, — бегите к нему смело; табун встал, — будьте как вкопанные, имея ружье у ноги: вас легко сочтут за пень или кокору. Скрали в меру, выпалили, повалили или нет — не ваше дело: патрон в дуло, будьте готовы: табун, сделав круг и желая рассмотреть, часто набегает на человека». В этом случае говорили: олень «дикует», и горе охотнику, если он не спрятался.