На сцену вышли работавшие в «Канаде» гречанки Сюзи и Лючия. В вечерних платьях их было не узнать. Сюзи прочистила горло. Негромко взяла ноту. Лючия пропела ту же ноту в тон с ней. И после этого Сюзи запела в полный голос:
Их голоса взвились над цементом сауны и ворвались в сердца девушек из «Канады». Ни Линда, ни остальные ее подруги не знали итальянского – и тем более неаполитанского диалекта. Слов песни они понять не могли. Они даже не знали, что эта песня – о любви. Но когда Сюзи посмотрела в глаза Лючии и Лючия подхватила припев, слушательницы сразу поняли, что песню поют для них.
Голоса певиц витали над всеми в комнате – и над эсэсовцами, и над еврейками. Все они сейчас дышали одним воздухом, в них текла одна кровь, они вместе наслаждались музыкой, наслаждались моментом. Два сопрано пели серенаду таким же, как они, узницам, и сами исполнительницы всей душой понимали свою песню, чувствовали ее слова. Сколько лет миновало с тех пор, когда им могла прийти в голову мысль:
Все они потеряли родных и двоюродных сестер и братьев, друзей, матерей, отцов, дочерей и сыновей. Комнату захлестнули воспоминания о лучащихся солнцем лицах, которых больше нет. Может, слушая песню, Ружинка увидела ангельское личико Авивы? А Гелена бросила украдкой взгляд на Франца Вунша? А Линда – может, тоже вспомнила кого-то, по кому тосковала все эти годы, или она уже успела забыть, что это вообще такое – грезы о любви? Суждено ли хоть одной из них дожить до того мгновения, когда в ночной тиши она увидит лицо любимого?
Голоса певиц звучали с нарастающей силой – все выше и выше. Сердца и надежды девушек воспаряли вместе с ними – на целые октавы. Лица певиц превратились в солнце, а их пение открыло дорогу в дальние дали. Там, где песням о любви положено сгинуть навеки, романс O Sole Mio, несмотря ни на что, продолжал жить.
В новогодний вечер эсэсовцы поднимали праздничные тосты, а лагерные узники не знали, чего им ожидать. Если конец близок, то насколько именно? Каким будет 1945-й – станет ли он последним годом их молодой жизни или началом новой эпохи? В честь наступления первого дня нового года рядом с бывшим крематорием-5 расстреляли сто полек и сто поляков – политзаключенных, которые, вероятнее всего, участвовали в Варшавском восстании. «Канадские» ночные работницы вздрогнули при звуке залпов. Те, кто еще спал, проснулись. Небеса над головой предвещали недоброе. Будут новые казни. Новые переводы в другие лагеря. Новые утраты. За первые четыре дня нового года население женского лагеря в Биркенау уменьшилось более чем на тысячу. Скорее всего, их перевели, но из документов неясно, куда именно, и к тому же под «переводом» нередко подразумевалось кое-что совсем иное.