Прежде чем продолжить, хочу сделать отступление и рассказать, как подействовала на меня вышедшая в 1949 году книга Генри «Тридцать дюжин лун». Я закрыла последнюю страницу совершенно опустошенная, чувствуя себя тем более виноватой, что в том же году, как я уже говорила, я узнала об аресте Льва и потеряла след Василия.
Генри с обезоруживающими простотой и откровенностью описывает дни, недели, месяцы, прожитые им в одиночестве в Лондоне, – без работы, слоняясь по городу и вынужденно притворяясь, что все хорошо. С 1920-го по 1922-й, а затем с 1926-го по 1930 год, пока я колесила по миру с «Русскими балетами», мой муж каждое утро вставал с тоскливым предчувствием еще одного напрасно прожитого дня. Чтобы убить время, ибо невозможно читать двадцать четыре часа в сутки, он ухаживал за садом, делал кое-какие работы по дому, особенно по электропроводке, что было его настоящим коньком. В один и тот же час он брал портфель и выходил в город, дабы обмануть себя – он как будто шел в контору на работу. Если кто-то из знакомых встречался на улице – он быстро кивал и ускорял шаг, давая понять, что спешит. Чтобы избежать объяснений, он ограничил контакты, замкнулся в себе. Я знала, как сильно Генри страдал от того, что, как он выражался, «жил на содержании у собственной жены». Несмотря на мои протесты, он воспринимал такое положение как унизительное. Мою фотографию 1948 года, которую Генри поместил в самый конец томика «Тридцати дюжин лун», быть может, он воспринимал как реванш (бессознательно?): сидя на кухне, в домашнем фартуке, в окружении домашней утвари, я замешиваю тесто…
Но при этом – как же ловко он вводил меня в заблуждение в письмах и по телефону, сколько проявлял любезности, достоинства, своего обычного юмора! А я-то полагала, что муж мой занят (но чем же? Бог мой, надо ж было оказаться такой слепой!), а я-то подозревала, что он меня обманывает!
По воскресеньям Генри садился за руль и ехал куда глаза глядят, часами напролет, иногда чувствуя желание врезаться в дерево. Акварели? Он их забросил и довольствовался тем, что мастерил рамки – для разноцветных птиц, которых рисовал в Танжере или Париже в те годы, когда еще воспринимал себя как художника, когда мы были еще так молоды и полны иллюзий, когда он еще не ощущал себя неудачником, «личинкой».
Я умолкаю. На странице расплывается пятно от соленой воды… Умолкаю. Лечь спать, чтоб больше не плакать…
История повторяется
История повторяется
Живя в Будапеште, Генри решил откладывать деньги на нашу спокойную старость. Я перестала ходить в кино и в парикмахерскую, рассудив, что и сама могу позаботиться о своей прическе. Прийти поужинать к тем или этим друзьям, перечитать Пушкина, поработать в саду, полить гиацинты в горшках, прогуляться по Риджентс-парку – вот из чего складывалось мое свободное время, здоровое и не требовавшее больших затрат. Благодаря Джоэю, которого нужно было ежедневно выводить погулять, я изучила свой квартал и открыла чудесные местечки: заброшенные уголки, заросшие зеленью, домики с островерхими крышами в неоготическом стиле… Иногда захаживала и в православную церковь поставить свечку, совсем как в детстве. И всегда ставила одну за Василия. Каждый второй уик-энд в Лондон приезжал Ник или же я ездила к нему в Итон. Во фраке он выглядел превосходно, сынок мой. Актер! Зимой, оставаясь одна на Альберт-Роуд, я отапливала только две комнаты, но каждое утро обходила весь дом, чтобы поддерживать его живым и теплым. Меня всегда очаровывал этот ритуал, типично русский, требовавший непрестанной заботы о божествах домашнего очага. И помыслить невозможно о том, чтобы покрывать мебель какими-то чехлами, придававшими интерьеру похоронный вид!