Мари Рамбер удалось свозить в Москву свой спектакль. Впечатления у нее остались самые неблагоприятные, о чем она и поведала мне по секрету – ибо даже в Лондоне шпионов было полно. Она в красках расписала, какие очереди у дверей магазинов – такие же, как в 1918-м, словно страна вовсе и не оправилась после революции, не совершила заявленного «скачка». По ее мнению, технический уровень танцоров упал, но виной тому не педагоги. Они-то, работая в той безопасной среде, какой оставался балет, нисколько не выступая «против», продолжали вековые традиции методов преподавания Петипа и Чеккетти. Причина крылась в жизненных условиях. Ослабленные скверным питанием на основе крахмалосодержащих продуктов, которые не укрепляли силы, а только способствовали полноте, артисты балета уже не обладали необходимой энергетикой. Партия ратовала за «драмбалет» – ту академическую форму зрелища, какой она была до Фокина. Такой «драмбалет», чаще всего основанный на литературных произведениях, рассказывал известную всем историю, подогнанную под политизированное содержание.

Мари привезла мне из Москвы немножечко русской земли. Я отнесла ее на благословение в православную лондонскую церковь Святого Георгия. И никогда не расставалась с этим флаконом. Он и сейчас у меня в спальне, стоит перед иконой.

* * *

Я приезжала к Генри в Будапешт и подолгу жила там – то с Ником, то одна. К величайшей радости моего мужа, квартира-крепость на холме Буда с верхними комнатами и галереей, выходившей на залитый солнцем двор, нам с Ником понравилась, и я тут же кинулась делать то, что мне больше всего по душе – украшать интерьер. Обегала все магазинчики, всех портных. Были наняты слуга и горничная. Я ходила на курсы немецкого (на котором и до сих пор едва могу говорить), посещала православный приход, и тамошний отец Николас стал моим духовником и другом семьи. Мы часто наслаждались общественными банями в неоренессансном стиле, которыми так славился Будапешт. Больше всего нам нравились роскошные купальни Сеченьи. Столица еще была пропитана изысканной и романтической атмосферой, унаследованной от австро-венгерской империи. Каждое воскресенье мы баловали себя пирожными с шоколадом и орехами, с начинкой из абрикосового варенья, в ресторане Жербо. А самым любимым рестораном стал у нас с Генри трактир на улице Марваньи – «Мраморная невеста», где, усевшись под листвой на террасе, можно было бесконечно слушать великолепный цыганский оркестр. Долгими часами мы бродили по городу, и не осталось ни одной церквушки, даже самой крошечной или отдаленной, куда бы мы не заглянули. Мне нравилось прогуливаться по турецкому кварталу Табан, сохранившемуся с XVII века. Его узенькие мощеные переулки, окаймленные низкими избушками с желтыми стенами и красными черепичными крышами, непременно стоило сохранить. Увы – как и почти вся Буда, этот квартал был полностью разрушен в 1945 году, и теперь здесь один из самых протяженных парков, – такие встречаются повсюду.