Я с разочарованием заключила, что в Кейптауне только и говорят что о Павловой (она много раз бывала здесь с турне), – зато с радостью увидела мужа в окружении журналистов. Впервые они интересовались не мной! Генри провел презентацию Национального банка Венгрии, и на следующий день его прославила газета «Кейп таймс».

В этом путешествии мы стали близки как никогда прежде, и я приняла решение – окончательно поселиться вместе с Генри. Я даже и подумать не могла тогда, что мы уже прожили лучшие часы всей нашей совместной жизни.

23 августа 1939 года был подписан – от имени Сталина Молотовым, а от имени Гитлера Риббентропом – советско-германский пакт. Едва успев вернуться в Будапешт, мы поняли, что в стране, изувеченной Трианонским договором, уже не ко двору граждане Британии – в надежде отвоевать утраченные территории Венгрия встала на сторону нацистской Германии.[94]

Через два десятка лет после бегства из Петрограда история повторялась для нас.

Записать танец

Записать танец

Биконсфилд, 15 июля 1969

Фотография и особенно кинематограф значительно изменили работу танцовщиков. Сперва в плане индивидуальном – помогая им исправлять и обогащать позиции и последовательные движения. Потом – на уровне коллективном: камера запечатлевает хореографию несравненно лучше, чем самая острая память, и способна воспроизводить ее точно и бессчетное количество раз. Технику стало удобно передавать – этого не мог предвидеть Дягилев. Вот почему постановки Джерома Роббинса, Мерс Каннингэм или Мориса Бежара были сняты на пленку, чтобы их могли увидеть последующие поколения. Но так было не всегда.

Как в старинные времена умудрялись описывать танцевальные па, как их архивировали и передавали другим поколениям? Были ли иные способы, кроме усилий памяти: выполнить эти па десятки, сотни раз, чтобы затем суметь показать их ученику – а тот, в свою очередь, тоже исполнит и повторит их десятки, сотни раз? Ибо, в отличие от живописи и архитектуры, которыми можно любоваться долго-долго, искусства сценические, а особенно танец – вещь эфемерная.

* * *

Жил такой бургундский монах по имени Жеан Табуро. Родился он в 1520 году в Дижоне и сперва изучал право и музыку, а потом, уступив наконец зову Господню, выбрал духовную карьеру, да так успешно, что стал главным викарием епархии в Лангре, повторив жизненный путь родителя своего – тот тоже сперва стал адвокатом, а уж потом священником.

Жеан молился, исповедовал, служил мессу, помогал бедным, утешал в несчастиях богачей. Все почитали его, но сам он с детских лет лелеял в душе тайную страсть – преступную страсть, за которую папа римский мог бы и проклясть его. Страсть эта происходила не из возвышенных духовных или душевных сфер, а единственно и только из тела, обиталища дьявольских порывов. И страстью этой был танец. Ребенком довелось ему увидеть, как крестьяне пляшут на ярмарке – и он, потрясенный, остановился и все любовался и любовался ими. Как они были красивы и как счастливо смеялись! Нет, не нищие голодранцы – а поистине дети Божьи. На раскрашенных миниатюрах черных колдовских книг Жеан тоже разглядел хорошо одетые фигурки: это стояли в изящных позах принцы крови. Все – сверху донизу социальной лестницы – стремились уметь гармонично двигаться!