Ужасающие тридцатые годы, колыбель всех тоталитарных режимов… и начало упадка положения женщин, в двадцатые уже привыкших пользоваться свободой. Во Франции Народный фронт «поставил женщину на место» – иными словами, к очагу. Реклама, ставшая вездесущей и в Европе, и в Соединенных Штатах, навязчиво тиражировала ретроградную картинку, выдавая ее за «современную»: хозяйка дома в блузе и косынке, улыбаясь, управляется с пылесосом фирмы «Гувер» или надраивает до блеска газовую плиту «Уирпул»; а в это время все радиостанции мира вопили голосом Мистенгетт: «Как мне в жизни повезло, а причина – вот она: это мой мужчина, мое счастье, моя кручина… И бранит меня и бьет, мой последний грош берет… но поманит лишь тихонько – я бегу как собачонка…» По другую сторону этого спектра находились голливудские звезды, неприступные со своими губками сердечком и локонами, обесцвеченными перекисью. Камера всегда демонстрировала их в лежачем положении: в пенистой ванне или на атласной кровати.[90]

От Жана-Луи Водуайе я узнавала парижские новости: политические интриги, сплетни… В эти годы всеобщее внимание привлекли несколько событий, таких как преступления, совершенные женщинами: Виолеттой Нозьер и сестрами Папен, – их защищали и оправдывали как левые, так и сюрреалисты.[91]

В Опере Серж Лифарь снова ввел в моду фигуру Мариуса Петипа – уроженца Марселя, совсем позабытого на родине, и собирался в 1939-м устроить пышное поминовение Дягилева по случаю десятилетия его смерти. Рене Блюм (брат Леона, возглавлявшего во Франции правительство Народного фронта) и Полковник де Базиль попытались воскресить «Русские балеты» под названием «Русские балеты Монте-Карло» – на тех же принципах, каких придерживался Дягилев. Они опирались на Бориса Кохно, последнего секретаря и компаньона Шиншиллы, и на Сергея Григорьева – нашего бывшего постановщика и живой памяти всей компании за двадцать лет ее существования. В конце концов «Русские балеты Монте-Карло» раскололись, и сформировались две новые компании – и та и другая, с хореографами Мясиным, Баланчиным и Лишиным, завоевали международный успех.[92]

Россия в ее новом обличье – СССР (во Франции ее продолжали называть Россией, и только люди левых убеждений говорили «Юрс» – от URSS) более чем когда-либо не сходила с заголовков новостей, особенно после того, как 6 мая 1932 года французский президент Поль Думер был прямо в центре Парижа убит крайне правым русским экстремистом Павлом Горгуловым. Любопытно, что не было зафиксировано ни единого нападения или реваншистского поведения по отношению к русской общине, такой многочисленной в Париже… особенно среди таксистов. Соединенные Штаты признали Советский Союз, Нобелевскую премию по литературе присудили Ивану Бунину; Артур Кестлер выпустил рассказ о своей поездке в СССР и заявил: «Они – будущее, мы – прошлое». Советская пропаганда извлекла все мыслимые выгоды из возвращения Прокофьева в Москву. Русские эмигранты, поддавшись сладкоголосым сталинским сиренам, возвращались к родине-матери, и больше о них никогда ничего не слышали. В Париже тогда наделала много шуму одна пьеса – «Товарищ» Жака Деваля, по ней быстро сняли фильм, прошедший с успехом: это была история семьи русских князей, вынужденных зарабатывать на жизнь, служа лакеями во французской семье. В 1937 году Лифарь с большой помпой устроил празднества по случаю столетия смерти Пушкина. Дочь Шаляпина, ранее, в 1931-м, провозгласили «мисс Россией», а в 1938-м сам Шаляпин, живший на авеню Эйлау в Париже, умер и заслужил право на общенациональные похороны.