За этот год у меня развилось убеждение, что если я коснулся пациента – если наши тела хотя бы слегка соприкоснулись, – то этот человек попадал под мою профессиональную ответственность. Подобное не совсем обычное восприятие отношений между врачом и пациентом появилось спустя какое-то время после случая с девушкой-наркокурьером, когда я раздумывал о том, каким отстраненным был во время наших с ней разговоров. Я был врачом, который лишь формально выполнял свои обязанности, безразличным к ужасной ситуации, в которой оказалась эта напуганная девушка. Я не хотел быть таким врачом. Я не хотел быть таким человеком. Как только я положил руки на грудь Дэна Мастерсона, для меня он стал моим. Моим пациентом. Моей ответственностью. Моей проблемой.

Выпрямившись, я снова услышал голос врача приемного покоя у ног пациента:

– Мы продолжаем реанимационные мероприятия двадцать две минуты. Все это время пациент оставался без пульса. Он получил три дозы эпинефрина и….

Я почувствовал хлопок по плечу: мне было велено продолжать массаж сердца. С меня продолжил капать пот, в то время как Мастерсону в пах установили центральный катетер и ввели десятки разных лекарств. В какой-то момент, где-то на двадцать пятой минуте, на кардиомониторе промелькнул небольшой всплеск, который мог указывать на желудочную фибрилляцию. Это было хорошим знаком, потенциальным признаком жизни, и нам было велено отойти, в то время как Дэна Мастерсона ударили электрическим разрядом в 120 джоулей. Ничего, однако, не изменилось. Пульс не появился, а на мониторе была прямая линия.

Этот лучик надежды дал нам повод продолжить реанимацию, однако новые попытки так ни к чему и не приводили. Каждый раз, когда пациенту вводили новое лекарство, у меня невольно замирало дыхание. Готовясь было подойти и возобновить массаж сердца, я услышал, как доктор Джанг прочистил горло и спросил:

– Кто-нибудь возражает против того, чтобы остановиться?

Я замер на месте. Мы проводили СЛР почти в два раза дольше, чем когда-либо на моей памяти, но я все равно не думал, что мы прекратим попытки. Дэн Мастерсон был моим пациентом, моим первым личным пациентом. На обходе следующим утром я должен был доложить о каждом пациенте, попавшем в отделение интенсивной терапии во время моего дежурства, и теперь мне пришлось бы встать и сказать, что нам не удалось его спасти. Я представил, как штатные врачи отделения переглядываются, пока я пытаюсь объяснить, почему у нас ничего не вышло. Я представил, как они перешептываются: «А доктор Маккарти вообще знает, что делает?» Мне не хотелось, чтобы все вот так закончилось. У Дэна Мастерсона было слишком многое на кону.