В его маленькой палате, отгороженной от люминесцентного света большой бежевой шторой, тянущейся по всему периметру, было темно и прохладно. Плоский дисплей, на котором отображались настройки аппарата ИВЛ, слегка освещал пятнистую кожу лежавшей под наркозом вьетнамки с пневмонией. У нее была крайняя степень ожирения и невероятно длинные ногти на пальцах рук. Подойдя к ее палате, я ощутил рядом с собой чье-то безмолвное присутствие. Сначала послышался голос Эшли, спокойно напомнившей мне найти скрытые лимфоузлы. Ее сменил Джим О’Коннел, сказавший не забыть заглянуть под ногти. Я представился этой спящей женщине в качестве формальности, понимая, что она не сможет мне ответить. Тем не менее я говорил громко на случай, если она вдруг уловит какое-то слово или фразу.

Сложно осознать, насколько сильно ты полагаешься на мнение других специалистов, пока не останешься в одиночестве дежурить в ночную смену.

Сложно осознать, насколько сильно ты полагаешься на мнение других специалистов, пока не останешься в одиночестве дежурить в ночную смену.

Я чувствовал себя готовым к этому испытанию, но в эти первые мгновения одиночества в больнице Аллена я осознал, как сильно полагался на других, как часто дергал за рукав кого-то из коллег и говорил: «Эй, есть небольшой вопрос». Я привык обмениваться мнениями и возможными стратегиями лечения – это было моей страховкой от медицинских ошибок. Теперь же такой возможности не было. Надев одноразовый халат и перчатки, я слегка прижал стетоскоп к медленно колыхающейся груди женщины.

Вскоре у меня в голове появился Дон, просящий как можно подробнее описать шумы сердца пациентки. Бросив взгляд на ее огромный живот, я услышал, как он напоминает мне правила проведения осмотра. «Посмотри, послушай, прощупай». Я записывал результаты осмотра под крутящиеся у меня в голове голоса, и мне было уже не так одиноко. Я знал, что память, в отличие от моего критического мышления, подвести не сможет. Мне столько раз доводилось диагностировать и лечить пневмонию в прошлом, что достаточно было просто отталкиваться от своего опыта.

За две недели совместных ночных дежурств мы с Доном сталкивались с пневмонией не меньше десятка раз, и с каждым разом он все больше отстранялся, давая мне больше свободы в проведении дифференциального диагноза, назначении анализов и составлении плана лечения. Я чувствовал, что контролирую ситуацию, и мне стало чуточку комфортнее принимать важные решения, хотя я и знал, что он подстраховывал меня, следя и проверяя. И когда Дон со мной не соглашался, у меня больше не возникало желания сказать: «Я не ошибаюсь», хотя это могло быть и так. Я знал, что он бы заметил, если бы я допустил настоящую ошибку.