Другого художника, кроме Алексеева, который так бы пережил коллизии романа, мистически его осмыслив, так на них мощно отозвался, думается, мы не найдём. Сам художник определял свой подход весьма просто: «я старался вникнуть в тот замысел, какой был у автора произведения, тема которого далеко выходит за рамки истории про супружескую неверность». Он читал роман многажды. Он знал его наизусть (как свидетельствовал Жорж Нива в одном своём выступлении). Проникал в такие закоулки текста, какие и вообразить себе не мог обыкновенный, «нормальный» (Ж. Нива), читатель, извлекая оттуда мистические смыслы. Оставил 500 предварительных карандашных рисунков, блокноты с пометками на русском языке о персонажах романа и свои о нём размышления (как свидетельствует архив художника).

С особой тщательностью он обдумывал воплощение внутреннего мира персонажей. «Ведь внутренний мир, – рассуждал он в одной статье, – не является завершённым раз и навсегда, это – хаос, оживлённый движением, бесконечно сложным и меняющимся под воздействием внешних причин. Произведение искусства (к коим Алексеев относил и книжную графику. – Л. З, Л. К.) представляется мне некоей кристаллизацией отдельной части этого хаоса, неким упавшим с неба аэролитом. Необходимо большое усилие воли, чтобы вызвать такую кристаллизацию. А технический приём – одна из внешних причин, которая мощно влияет на эту кристаллизацию». Тем не менее внутренний мир художника попадал под влияние технического приёма, замечал Алексеев. Что мы и видим в «Анне Карениной».

Поразительное впечатление производят оригинальные оттиски, если их рассматривать один за другим. Они были представлены в 2018 году на выставке в музее Л.Н. Толстого в Москве и в выставочном зале музея «Ясная Поляна» в Туле – из коллекции И. Стежки (Германия), которая приобрела на аукционе первый экземпляр авторских оттисков. Изображения действительно производят впечатление «жемчужно-серого сфумато», как удачно определил алексеевскую стилистику Жорж Нива. Петербургский искусствовед И.Н. Важинская объясняет, почему, с её точки зрения, Алексеев выбрал именно технику офорта с акватинтой: «Сложная техника акватинты позволила художнику создавать живописную пластику графического листа при помощи тональных плоскостей большого диапазона и разнообразия силы, формы и фактуры». Иллюстрации приобрели «многослойную, но высвеченную изнутри, переливчатую, словно живая ртуть, фактуру».

Выбор техники объяснил не раз и сам Алексеев. Офорт связан с исключительным проникновением художника в процесс рождения «хрупкого» образа, считал он. Бережное отношение к его созданию у него было поразительным. «Образ, предчувствуемый творцом, – анализировал Алексеев этот таинственный процесс, – неясен у него в мозгу – как галлюцинация. Только в процессе воплощения он приобретает точные пластические формы. Ритм этого воплощения – один из самых мощных факторов творчества. Создание офорта почти целиком происходит в воображении. Он не должен быть вымученным. «И нужно уметь передать тот импульс, внезапный взрыв возбуждения, верный и мгновенный рефлекс – то, что называется вдохновением». Офорт помогал Алексееву выражать по-своему и вдохновенно роман Толстого.