Французской писательнице Клодин Жермен, дружившей с Алексеевым и Клер и первой увидевшей иллюстрации к «Анне Карениной» на стене их мастерской, «словно вывешенными на просушку», они, с их «фантастическими размывами, подсвеченными лампами и люстрами», показались похожими «на маленькие люстры из венецианского стекла, которые освещали вход в мастерскую, то есть "русскую границу"». Такая живая фактура акватинты и офорта, как и алексеевская «кристаллизация», имеет глубокий смысл в его толстовской сюите, которая начинает «читаться» по-особому, тем более когда она в книге рядом с текстом. Чему посвящены призрачные, невесомые образы-тени, матово-бледные композиции?

«Был ясный морозный день… Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые берёзы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось, были разубраны в новые торжественные ризы». Не волнения Левина, не его встреча с Кити на катке у Зоологического сада, а поэтичное описание русской снежной зимы, само катание на коньках ностальгически занимает Алексеева. Милые, порой трогательно нелепые, скользящие по льду на коньках фигурки-силуэты, и парами, и поодиночке, самого разного возраста и умения, даже малыш с гувернанткой. Заснеженные, в инее, «по-толстовски» обвисшие всеми ветвями от снега берёзы. И русские домики. Редкое у Алексеева почти буквальное следование толстовскому слову.

А спустя несколько глав – движущиеся в медленном танце, таинственно белеющие женские фигуры в фижмах, в оборках под бледно светящимися огромными люстрами. Они в одном ритме – эти праздничные люстры с сотней горящих свечей и слабо озарённые их светом пластичные женские фигуры. Чуть подальше двое – она и он в захватившей их беседе. Никаких ревнивых глаз страдающей Кити, ничего из того, что мы, кажется, ждём от первого её бала. Во сне, в желанных галлюцинациях, всё бывает иначе… После драматических перипетий, уже в части пятой, – те же ритмы, те же парадные, округлые с мерцающими свечами люстры и такие же белеющие женские фигуры, в таких же прихотливых нарядах и причёсках, но уже застывшие в ожидании венчания Левина и Кити. Все фигуры, мужские в том числе, развёрнуты лицом к иконостасу, виднеющемуся в глубине. Во всём какая-то безотчётная тайна. «В самой церкви уже были зажжены обе люстры и все свечи у местных образов. Золотое сияние на красном фоне иконостаса, и золочёная резьба икон, и серебро паникадил и подсвечников, и плиты пола, и коврики, и хоругви вверху у клиросов, и ступеньки амвона… – всё было облито светом». На офорте – всё облито алексеевским, загадочным, бледным светом. Как сновидение.