Жан-Жак не горел желанием ради встречи с Пьером оставлять жену в стране, которую она едва знала, но его мать, которая уже была в Нью-Йорке, чувствовала, что именно этого хотел бы его отец. Жан-Жак поселился у нее в Plaza, и она говорила с ним о необходимости верить в себя. У Нелли был контрольный пакет акций Cartier London: одолжив Жаку деньги на Cartier Ltd., она унаследовала его акции после смерти. Нелли знала: покойный муж предпочел бы, чтобы у руля стоял старший сын. И все же Жан-Жак нервничал; он хотел заслужить доверие Пьера, чтобы дядя осознанно выбрал его в качестве преемника отца. В то же время он так благоговел перед покойным отцом, что сомневался, сможет ли когда-нибудь занять его место. Он многому научился в Париже, но мало что знал о лондонских делах и боялся, что Пьер поставит его на место.

Ему не стоило волноваться. Раньше Жан-Жак находил дядю чересчур строгим, но тогда он был еще ребенком. Теперь они встречались на равных, и Жан-Жак понял силу, связывавшую братьев. Из того, как Пьер говорил о Жаке, было ясно, как горячо любил он младшего брата, как восхищался им. И в горе, которое разделяли, они были едины, возрастные барьеры рухнули. Пьер заверил племянника, что готов помочь ему всем, чем может.

Пьер пригласил Жан-Жака в свой кабинет для встречи с нью-йоркской командой. Он хотел, чтобы племянник увидел масштаб работы на Пятой авеню и оценил Cartier как глобальный бизнес. Он говорил о важности постоянных связей между тремя ветвями, делился своими планами, успокаивал: международный комитет по управлению предложит свою помощь, и есть один из братьев Картье, контролирующий весь процесс. Потом Пьер перешел к обсуждению предстоящих задач в Лондоне. Бизнес и производство драгоценностей во время войны прекратились. Теперь, когда воцарился мир, важно было продумать, как возобновить работу мастерских.

К тому времени, как Жан-Жак поднялся на борт корабля, возвращавшегося в Англию, он чувствовал себя лучше подготовленным к встрече с будущим. Пьер не упустил возможности напомнить, что он теперь – патриарх Картье, но также заверил племянника, что семейные узы превыше всего. Это было чувство, которое эхом отразится в его письмах в последующие месяцы: «Твое письмо подтверждает… мнение, которое я всегда имел о тебе. Ты настоящий Картье. Твоя привязанность подобна той, что всегда испытывал ко мне твой отец, и я отвечал ему взаимностью». Дядя дал свое благословение.