Однако Кремль настаивал на немедленном признании ВПП без всяких предварительных условий. В преддверии Ялтинской конференции, на которой одним из важнейших был вопрос о Польше, для Москвы это было важно. 24 января Фирлингер встретился с Молотовым, который, отбросив всякий дипломатический такт, в резкой форме заявил послу, что единственно возможным путем для чехословацкого правительства является немедленное признание Варшавского правительства, после чего могут быть начаты переговоры по вопросу о чехословацко-польских границах. «Впрочем, чехословацкое правительство очень долго медлило и теперь может признание откладывать и далее. Для советского правительства это совсем не важно. Польское правительство существует, будет существовать и далее консолидироваться»[876], – заявил советский нарком. 26 января Фирлингер телеграфировал Бенешу: «Мы можем сохранить Тешин лишь с помощью Москвы. Поэтому советую действовать в любом случае решительно и быстро еще до конференции трех, которая состоится в ближайшие дни. Всякое опоздание может нанести вред». И Бенеш сдался. 27 января Г. Рипка, встретившись с советским дипломатом И. А. Чичаевым, просил его передать в Москву, что чехословацкое правительство решило официально признать варшавское правительство, не ожидая каких-либо заявлений с его стороны о спорных пограничных вопросах[877].
Одновременно в Лондоне шла подготовка к переезду чехословацкого правительства на родину. В Москве тоже готовились к приезду Бенеша. Договоренность, хотя и негласная, между союзниками по антигитлеровской коалиции о разделе сфер влияния в послевоенной Европе фактически была достигнута[878]. Чехословакии при этом отводилась особая роль: она рассматривалась Москвой как форпост советского влияния в Центральной и Юго-Восточной Европе». В закрепленной (фактически) за СССР сфере его интересов (влияния, безопасности – тогда это называлось по-разному) можно было применить достаточно гибкую тактику в проведении советской политики. Эта тактика была рассчитана не на сиюминутный, а на постепенный результат при опоре на внутренние силы, коммунистов, в ряде стран уже занявших или поставивших цель занять прочные позиции в органах новой власти. По мнению кремлевских лидеров, еще не пришло время для открытой, прямолинейной проповеди идей социализма, воплощенных в советском образце. Речь пока шла лишь об установлении демократических режимов, поддерживаемых всеми антифашистскими силами и дружественных по отношению к Советскому Союзу.
Незадолго до поездки Бенеша в Москву, 24 февраля У. Черчилль пригласил его и Я. Масарика на обед в свою загородную резиденцию Чекере. В разговоре с глазу на глаз премьер обратил внимание Бенеша на укрепление позиций Советского Союза в Европе и спросил, нет ли у него опасений, связанных с поведением Советов и их армии в Чехословакии. Бенеш подтвердил свою «озабоченность», но не «опасения» относительно того, что «будут делать Советы и Красная Армия» на территории Чехословакии. Однако президент выразил надежду, что «ситуацией можно будет овладеть». Черчилль подчеркнул свою веру в то, что «русские останутся в границах своих сил и возможностей, а если их перейдут, то наткнутся на англичан и американцев», но за будущее Европы не ручался. Он подчеркнул также, что система послевоенной безопасности должна остаться в руках великих держав, и что мир будет сохранен, пока будет согласие между СССР, Англией и США; если же оно будет нарушено, то «снова дело дойдет до войны в какой-либо форме»[879]. О Чехословакии, по словам Бенеша, Черчилль сказал, что «всегда верил, что мы разумны, что и в будущем останемся разумными и что я (Бенеш. –