Бориса Леонидовича мучила мысль о театре, что он и выразил в стихотворении «Старый парк»:

Это стихотворение было связано с замыслом пьесы о войне, о которой Пастернак говорил молодому драматургу перед его отъездом из Чистополя:

– Там, по рассказу Бориса Леонидовича, раненый герой оказывается в лазарете, размещённом в имении, принадлежавшем его предкам. Возникновение этого сюжетного мотива связано с жизненной реалией: осенью 1941 года военный лазарет временно был размещён в Переделкино в усадьбе, когда-то принадлежавшей семье славянофила Самарина. Один из Самариных был студенческим товарищем Пастернака, и Борис Леонидович знал этот дом с юности.

На сетования поэта о том, что пьеса «не идёт», Гладков рассказал о встрече весной с Вл. И. Немировичем-Данченко, который говорил, что с нетерпением ждёт перевода Пастернаком «Антония и Клеопатры», его любимейшей пьесы.

– Теперь без Владимира Ивановича её не поставят, – грустно заметил Пастернак. – Видите, как мне не везёт с театром. Кажется, всё идёт хорошо, но потом вдруг что-нибудь случается.

И он с горечью вспомнил о прекращении репетиций «Гамлета» в Художественном театре. По слухам, это было сделано по указанию Сталина.

– То есть не то чтобы Сталин прямо приказал не ставить, – уточняет Гладков, – он просто выразил недоумение, зачем нужно играть во МХАТе «Гамлета». Разумеется, этого было достаточно, чтобы репетиции немедленно остановились. Сталин был против «Гамлета», вероятно, потому же, почему он был против постановки «Макбета» и «Бориса Годунова»: изображение образа властителя, запятнавшего себя на пути к власти преступлением, было ему не по душе.

А Пастернак прямо-таки рвался к театру, к сцене. Собственно, это и было главной его целью поспешного возвращения из эвакуации. За месяц до приезда в Москву, 10 июня 1943 года, он писал: «Через молодёжь и театры мне хочется завести своё естественное отношение с судьбой, действительностью и войной. Я еду бороться за свою сущность и участь, потому что жалостность моего существования непредставима».

Не пришлось. На поприще драматурга поэт так и не сыскал известности. А жаждал. К концу жизни вновь вернулся к мысли об овладении сценой. Ирина Емельянова вспоминала:

– Слушая рассказы Бориса Леонидовича о пьесе, мы[46] составили себе представление о ней. Предполагалась сугубо реалистическая, бытовая драма в прозе, рисующая нравы пред– и пореформенной России, ту атмосферу надежды, в которой жила тогда лучшая часть общества. На этом фоне ставились вопросы свободы творческой личности. В данном случае это был актёр Григорий – бывший крепостной, незаконный сын лакея и барыни.