На какой-то промежуток времени – вне времени – жизнь становится сестрою, ну а потом всё сначала. Снег, снег, и ещё тысячу тысяч раз снег. Эта самая белизна иной раз порождает ощущение слепоты, т. е. абсолютно белое, как и абсолютно чёрное кажется каким-то дефектом зрения. Север раздражает тем, что он такой альбинос, хочется красного, синего и зелёного так, как при пресной пище болезненно хочется кислого, солёного, острого. Раздражает ещё чувство неподвижности, окостенелости всего, несмотря на беспрерывный ветер, атлантическими рывками, помноженными на туруханские морозы, бьющий и толкающий тебя то в грудь, то в спину. Дышать очень трудно, сердце с трудом переносит всю эту кутерьму, стискиваешь зубы, чтобы не выскочило. Вообще – хлопот множество: пока отогреваешь нос, замерзает рука, пока греешь руку, смерзаются ресницы. Первый настоящий снег выпал 18 сентября, в день моего рождения. Потом и пошло, и пошло, и дошло пока что до 45°, и это, увы, далеко не предел всех туруханских возможностей.

Весна начнётся в июне».

…«Мне это очень нужно», – говорил Пастернак. Зачем? Ответов много, хотя все предположительны.

Ну, во-первых. В 30-е годы Союз писателей был основательно прорежен властью. У Пастернака была возможность защитить одного из коллег по перу. Он этого не сделал, на что Сталин заметил:

– Своего друга я бы защищал по-другому.

Будучи на антифашистском съезде в Париже, Борис Леонидович не решился навестить престарелых родителей. Как он мог позднее оценивать этот поступок? Наверняка испытывал чувство ущербности и хотел понять других, не увильнувших от угрозы остракизма.

Его считали личностью, далёкой от действительности, ибо он относился к человеческому существованию не как к естественной форме бытия, а как к высшей философии жизни, о чём и заявил в разговоре со Сталиным. Вождь, услышав о желании поэта поговорить о жизни, повесил телефонную трубку – для него жизнь выражалась в конкретных делах, без заумья и мудрствования.

Мучил Бориса Леонидовича и вопрос о правде. И опять-таки в философском плане. А сильные мира сего это понятие «расшифровывают» просто: правда за тем, у кого сила. Сталин как-то, при упоминании о могуществе папы римского, с усмешкой спросил: «А сколько у него батальонов?»

По своему мироощущению Пастернак был философом. Абстрактным толкованием жизненных явлений он оправдывал свои промахи и ошибки. Возможно, он и не ставил это своей целью, но она неосознанно присутствует в его жизни и творчестве. Это вызывало неудовлетворение собой – подспудно хотелось жертвенности. Но по своей натуре поэт был слабым интеллигентом, избегавшим резких движений. Это противоречие мучило его, и он, взыскуя к истине, пытался понять оную через судьбы более сильных.