Но ничего, кажется, не способно было радовать нас. Работа в совхозе была непосильна. Требовалось целыми днями, наклоняясь, сажать рассаду капусты и потом поливать ее, таская для этого большие ведра с водой из далекого грязного озера, расположенного не меньше чем за полкилометра. Не могу сказать, что работа шла быстро, но она все же продвигалась вперед.

Командовали нами местные жители – люди, мимо которых проходила ужасная голодная смерть и которые поэтому не могли понять наших нечеловеческих страданий. Между нами возник естественный антагонизм. Они с полупрезрением смотрели на наши кости, обтянутые серой кожей, и мы внушали им страх и отвращение своими все поедающими желудками. Наш потрясающий и ненасытный аппетит был им непонятен. Сытый не понимает голодного! Они ничем не могли пресечь нашу пожирательную способность.

Мы ели рассаду капусты, благо ее было очень много, ели, как зайцы, хрустя и наслаждаясь. Мы ели, вернее пожирали, сырую картошку, которая лежала обнаженная на полях при машинной посадке, не всегда одинаково закрытая землей, мы ели ее с землей, приставшей к ее поверхности, и трудно было представить большее наслаждение. Как хотелось унести ее с поля с собой, но это не всегда удавалось. За нами следили. Одна горожанка умудрилась положить пару картошек в свою пышную прическу, я клала несколько картошек в рукава небрежно наброшенной на плечи фуфайки и т. д.

Полуживые от усталости, возвращались мы домой, на ходу набивая мешки травой, это был главным образом клевер. Дома варили эти травы, иногда подправляя их украденной картошкой или кусочком хлеба, и падали замертво на свое ложе, на минуты испытывая ощущение утоленного заглушенного голода.

Однажды наше травоядное существование было нарушено. Около нашей прелестной дачи с мансардой воинская часть поставила дальнобойные орудия. Ранним утром оглушающий шум потрясал окрестности – наши снаряды неслись в район Петергофа, Ораниенбаума и др. С этим легко было бы смириться, достаточно было себе представить, как снаряды попадали немцам на завтрак, но беда была в том, что немцы скоро прощупали стоянку наших орудий, и тогда началась ответная стрельба. Близко от нашей дачи ложились вражеские снаряды, вот они уже в саду соседнего дома, вот они уже на улице перед нашим домом. На грани ночи и утра, когда одуряющая сила сна была так велика и упоительна, врывался безумный грохот, домик наш трясся, как в лихорадке, и стены мансарды ходили ходуном.

И так уже каждое утро. Но мы стоически терпели. Чувство страха перед рвущимися снарядами заглушалось муками вечно сосущего, режущего голода. Кажется, мы решили привыкнуть к ним, к этим снарядам, и никуда не уходить и не покидать приютившее нас жилище.