Мгновение – и отрываешься от чудесного видения природы и погружаешься в неотступно преследуемое прошлое: встает перед глазами страшная зима 1941–1942 годов, невыносимая стужа, сковывающая тело и разум, утомительное и страшное хождение по жутким скрюченным человеческим трупам. Трупы, везде трупы… Они за углами полупокинутых домов, на запущенных темных лестницах, они в заброшенных разбитых киосках, они в снежных сугробах и прямо на улицах, на дворах, завернутые в белые саваны, в грязные лохмотья, едва прокрывающие потрясающую худобу истощенных тел.

Мучительное ощущение голода – сосущее, режущее, не покидающее, не останавливающееся, не отходящее. Безумное чувство, оно невыносимо, оно затемняет разум, оставляя жгучие, оголенные, рвущиеся к жизни инстинкты, теряешь человеческий облик, забываешь честь, долг, мужество, волю. Смерть таилась и подстерегала меня и моих близких. Неотвратимо чувствовала я ее присутствие, гнала ее чудовищным напряжением воли, боролась с ней сверхчеловеческим усилием, последними отчаянными остатками своих тающих сил.

Однажды холодным январским вечером я отправилась встречать возвращающегося с работы мужа. Я старалась это делать чаще, т. к. он был последнее время очень слаб и падал на улице, с трудом поднимаясь.

День близился к концу, яркое, холодное, точно стеклянное, небо обжигало леденящим воздухом. Стояли сильные морозы. Падающего, опухшего, смертельно слабого вела я его, сама держась за стены домов. Это был его последний путь. Памятен мне этот безумно холодный вечер, этот обжигающий морозом ярко-огненный закат январского дня и наши цепляющиеся друг за друга слабые фигуры.

Потом жуткая нетопленая больница водников на В. О. Ее утопающие в промозглом сумраке палаты были преддверием в другой мир. В ней умирали все, попавшие в нее. Так и я в одно из своих посещений обнаружила уже пустую койку, на ней лежали странно и одиноко предметы, принадлежащие человеку, исчезнувшему из жизни: книги, рабочие тетради, с которыми он не расставался до самой смерти, любимые карандаши, авторучка, записная книжка, заполненная формулами, очки и, наконец, его костюм и др. вещи.

Вещи жили, вещи существовали, а человека уже не было. Трудно было поверить, что его нет, что он исчез, что его существование прекращено.

В первую минуту в моем сознании ничего не укладывалось, безумно не хотелось верить в происшедшее, хотелось чего-то подождать, позвать его, хотелось отчаянно кричать и биться головой о стену. Но все ведь это было бессмысленно и тщетно.

Острая борьба за свою собственную жизнь, висевшую на волоске, на время заглушила горечь утраты, ибо смерть продолжала неотступно караулить меня. Временами казалось, что уже ничто не спасет меня. Жизнь была подобна агонии, силы таяли и покидали меня, и вот я – в армии.