Наконец-то я побывала в Ленинграде. Сумрачный зимний день, сумрачный грустный город с опустевшими улицами и полупустыми домами. На улицах бредущие люди с тоской и голодным унынием на лицах. Часть этих людей не переживет зимы. Чувствуется это по смертельной безнадежности черных поникших лиц, по той обреченности, которая читается в измученных, окаймленных глубоким провалом глазах.

О, как мне все это было знакомо и понятно, и какие тяжелые мысли сразу же овладели мною! Мне было стыдно перед этими людьми за свой сытый и нормальный вид, за свой быстрый и легкий шаг, когда я обгоняла их. Я рассматривала их и мысленно делила на смертников и на живых.

Часть людей явно приспособилась к блокадным условиям.

Но в общем город жил, копошился, шевелился. Его уже нельзя было сравнить с городом зимы 1941–1942 годов.

Я приехала в Ленинград, нагруженная продуктами, это был главным образом хлеб, остающийся у меня и у моих сослуживцев, который я собирала тщательно и бережно в течение 2 месяцев с упорством человека, пережившего голод, и сушила на батарее в своей комнате. Была там и крупа, которую в утроенном количестве выпросила я на складе, когда получала сухой паек, консервы и много еще всякой съестной всячины. Это были очень тяжелые тюки, но сознание того, что я везу их для голодных людей, поднимало во мне дух и позволяло не чувствовать эту тяжесть.

В основном везла я их для Нади В., моей школьной подруги. Последнее ее письмо призывало меня приехать и проститься с ней, она писала, что очень слаба и, наверно, не переживет блокаду.

Когда я увидела ее, меня потряс ее внешний вид, как не менее потрясли ее и мои привезенные дары. Вместо здоровой, некогда цветущей молодой женщины ко мне вышла страшная черная старуха лет 60.

Увидев ее, я заплакала, будучи не в силах сдержать своих неуместных слез. Страшна была и ее большая квартира на 6-м этаже, лишенная прежних обитателей: закоптелая, холодная, безгранично захламленная и запущенная. В печке, сделанной на скорую руку для обогревания и несложной варки пищи (центральное отопление не действовало, водопровод не работал, канализация тоже), Надя, не имея дров, жгла книги, огромную библиотеку своего покойного дядюшки, в том числе и ценнейший многолетний труд по истории прибалтийских стран, над которым всю жизнь просидел ее покойный дядюшка – научный работник.

Книг хватило бы ей даже не на одну зиму, но не холод выжил ее из страшной квартиры, в которой она, подобно зловещему призраку, обитала в единственном числе, а огромные, обезумевшие от голода крысы, уже делавшие попытки нападения на единственную обитательницу этой страшной блокадной квартиры. Она переселилась на работу в свою сберкассу и иногда навещала свой дом.