Среди океана страданий и крови, слез и разрушения мне стыдно этого моего счастья, такого контрастного в суровые дни.

Я чувствую его непрочность и его непостоянство и хочу скорее напиться сладкой влаги из этого хрупкого сосуда, который так случайно и так неожиданно судьба поставила передо мной. Что впереди – разве можно угадать?!

Настороженно ощущаю всю призрачность настоящего, боюсь будущего и стараюсь не думать о нем. Возможно, война унесет кого-нибудь из нас или, дожив до мирных дней, мы порвем наш теперешний союз и сбежим по своим притягивающим нас местам. А. С. потянется к своей семье, к своим двум мальчикам, с которыми неизменно пребывает их мать. Разве может быть иначе! А я устремлюсь в Ленинград, ко всему тому, что мне еще оставит судьба.

Однажды еще в Оселках перед нашим отъездом в 67-ю армию А. С. показал мне письмо, написанное им жене. В нем он писал, что встретил женщину, которую очень полюбил, и поэтому не может к ней вернуться. Письмо было уже положено в надписанный конверт с маркой. Показывая его, он, очевидно, хотел дать мне понять о честности своих намерений в отношении меня. Я прочла его, и мне стало так страшно разрушать чью-то жизнь, нарушать счастливое ожидание далекой и незнакомой мне женщины, и я запретила посылать письмо. Имело ли теперь смысл портить кому-либо настроение, планировать чью-либо жизнь, когда она сейчас не принадлежала нам. Будущее само подскажет, что надо делать и как надо будет поступить.

А пока все пусть останется по-прежнему. Нам пока хорошо и так. Какое счастье в тяжелые минуты ощущать возле себя друга, что можно сказать пару слов, когда тоска одолевает сознание. А тоске этой и не видно конца, она идет оттого, что не видно конца проклятой войне, что голод и разруха идут по пятам за нами, и страданию человеческому нет предела.

21 мая [1943 года]

Переехали на новое место. Весна на исходе, собачий холод – цветет черемуха. Это Колтуши. Недалеко прекрасный парк. Обнаружили в нем с Викториной массу еще нераспустившихся ландышей. Собираемся прийти за ними, если доживем до того времени, когда они начнут распускаться.

Как-то ходили с А. С. в оперативный отдел, где было первомайское собрание, после чего показали фильм «Ленинград в борьбе». Передо мной воскресли заснеженные улицы Ленинграда, появились жалкие обитатели его, закутанные в платки и всевозможные тряпки, невозможно было определить пол бредущих фигур с черными, немытыми лицами. Замелькали трупы, которые тащили еле живые люди – кто на санках, кто просто волоком. Страшно выглядели заброшенные, поломанные трамваи, оставленные прямо на улице, и на меня от всего увиденного повеяло таким ужасом, что я разревелась и впала буквально в истерику. Обеспокоенный А. С. вытащил меня, не ожидая окончания сеанса, и с трудом успокоил.