С непритворным ужасом, трепеща от страха, я высиживала на месте, не прекращая работы в единственном числе, хотя сидение в таком пекле просто становилось невыносимым. В окна, буквально как дождь, летели осколки.

Я смирилась и покорилась своей доле. Вчера написала «завещание», т. е. посмертное послание своим родным с указанием адресов, по которым были разбросаны мои чемоданы в Ленинграде. Это послание отдала А. С., полагая, что если я буду убита, то, может быть, останется в живых он.

Особых успехов у наших нет, да и вообще есть ли они хоть какие-нибудь. Ужасные Синявинские высоты до сих пор недоступны!

Погибают в зыбких болотах русские люди, трупами заполняются бездонные трясины, а немцы преспокойно занимают выгодные высоты и истребляют наших солдат. Об этом мучительно думать.

Вот уже месяц прошел с момента наступления, стих бушующий шквал интенсивных боев и постепенно пришло некоторое затишье. Никто не говорит о том, как и чем кончилось наше наступление на Синявино, но уклончивое молчание само по себе говорило об отсутствии успехов. Уже пахнет осенью, август на исходе.

14 сентября [1943 года]

Все же, несмотря на огромные потери, мы взяли Синявинские высоты. Переехали в спокойную небольшую деревеньку, подальше от беспокойных мест. Все затихло, и мы отползли для залечивания ран.

Стоит изумительная осень, похожая на лето. Дворы домишек нашей деревеньки, заброшенные жителями, заросли бурьяном, крапивой и репейником. Где-то шевелятся какие-то жалкие «гражданские люди». Деревенька носит название Шальдиха. Очевидно, собираемся здесь стоять долго, т. к. начали строительные работы и подготовку к зиме. Начали ремонтировать бани, дома, в отделе тыла армии даже кладут печи. Признаки стабилизации и затишья.

С юга и центра идут радостные вести об успехах. Как и всегда в моменты затишья, махрово расцветает бумажная деятельность штабов. Появляются всякие календарные планы и сроки, появляется распорядок дня и т. д. Все это не радует меня, скорее наводит уныние. Появились разговоры об отпусках офицерского состава.

20 октября [1943 года]

Застой нашего пребывания в Шальдихе вызвал у меня мрачные мысли и настроения. Механически работая с бумагами, я полностью отдаюсь своим мыслям о моей связи с А. С., о возможности его поездки в отпуск к семье, о своей бездушности и т. д. Я чувствую, что и он страдает, запутавшись в сетях долга и любви, и что ложность нашего положения тяготит и его.

Мне кажется, что в своей любви ко мне он видит свой эгоизм, что его впервые за все время нашего совместного пребывания мучает раскаяние в совершенном. Мне передаются его мысли: любя меня, он видит другой образ, перед которым страдают его порядочность и совесть. К той женщине он испытывает жалость и свою вину, которая, тем не менее, бесконечно ему близка, как мать его детей. Он с ней связан появлением новой жизни и невидимыми кровными узами. Рождение детей связало их вольно или невольно, и эту связь не так просто расторгнуть. Она сейчас растит его детей, одна заботится о них, перед ней он в неоплатном долгу за эти заботы и труды.