Логичнее всего было бы избрать для украшения гробницы «Моисея» и двух «Рабов», «Умирающего» и «Восставшего» (или, как именовал их Микеланджело, двух «Пленников»). Однако Микеланджело решил не включать их в окончательный вариант гробницы, поскольку, как поясняет он в прошении на имя папы Павла, они предназначались для прежнего, более грандиозного и сложного замысла. В указанном прошении, черновик которого был составлен его новым секретарем Луиджи дель Риччо, Микеланджело утверждает, что «так как упомянутые две фигуры пленников были сделаны, когда по первоначальному проекту произведение должно было иметь много большие размеры и гораздо большее число статуй, а в вышеупомянутом контракте проект был сокращен и уменьшен, то указанные две фигуры не учитываются в этом [последнем] проекте и никоим образом не могут быть пригодны»[1296]. Но почему же два этих великолепных изваяния вдруг перестали подходить для гробницы? В конце концов, с эстетической точки зрения облик «Моисея», обрамленного «Рабами», или «Пленниками», производил бы настоящую сенсацию. Однако он также являл бы вопиющее противоречие тем настроениям, что теперь овладели Римом.[1297]

После того как обнаженных персонажей его фрески «Страшный суд» заклеймили позором за то, что они «выставляют напоказ срамные части», Микеланджело, возможно, счел неразумным украшать гробницу покойного папы двумя статуями выше человеческого роста, представляющими нагих юношей. Настоять на подобном выборе означало вызвать новые нападки, и, может быть, он казался уже не слишком уместным и самому Микеланджело.

Поэтому Микеланджело приступил к изготовлению двух новых изваяний, которым надлежало стать рядом с «Моисеем»: это были статуи Лии и Рахили, призванные олицетворять соответственно Жизнь Деятельную и Жизнь Созерцательную (Микеланджело хотел передать их исполнение другому ваятелю, чтобы сосредоточиться на фресках для капеллы Паолина). Две эти статуи являли полную противоположность нагим рабам, вырезанным тридцать лет тому назад. Они были облачены в непроницаемые одеяния, благочестивы и изображали женщин.

Микеланджело издавна задумывал их как часть ансамбля гробницы Юлия, но теперь им отводилось более важное место. На идеальном равновесии между Жизнью Деятельной и Жизнью Созерцательной было основано представление кардинала Поула о совершенном правителе, которое он детально изложил в своем богословском труде «De summo pontifice» («О сущности папской власти»); данную концепцию он вчерне уже обрисовал в одном письме к кардиналу Контарини. Отказавшись от монумента, который напоминал бы римские триумфы и окружал бы гробницу Юлия нагими фигурами, представляющими скорбящие искусства или побежденные города, Микеланджело предпочел куда более строгий замысел, более соответствующий вкусам нового, тяготеющего к реформам времени.