Последняя моя встреча с Милко, ради которой я все это рассказываю, состоялась через 14 лет, в 1989 году. Мне уже вручили в Нью-Орлеане премию «Золотое перо свободы», телевидение, газеты и журналы много обо мне писали, я вернулся в Вашингтон для каких-то встреч, и вдруг в номере отеля «Шератон», где я жил, раздался телефонный звонок. К моему удивлению, звонил Милко и хотел встретиться. Пришел ко мне и для начала объяснил, что теперь работает в Госдепартаменте – преподает украинский язык его сотрудникам. Говорил, что вынужден был давать обо мне показания, потому что иначе ему не разрешали жениться на американке и уехать из СССР. Рассказывал, как попал на работу в Госдепартамент, не объяснил, но сказал, что написал при своем приеме на работу о том, что давал против меня показания. Потом имел наглость предложить мне выступить и перед слушателями его группы (я тогда много выступал, рассказывал о положении в СССР).

Конечно, Юрий Милко был сотрудником КГБ, приставленным к Сергею в Киеве, а потом «выбился в люди», добился направления в США. Вероятно, удалось соблазнить подходящую американку. Правда, рассказывая о своем доме где-то в Вермонте, жену он не упоминал.

После того, как Юра Милко притащил меня на просмотр фильмов Сергея, знакомство наше восстановилось. Фильмы его производили ошеломляющее впечатление. Я ведь до этого ни одной картины, кроме «Теней забытых предков», не видел. В чем-то отношения наши стали ближе. По его настоянию мы даже перешли на «ты», чего у меня не было даже с моими (но не университетскими) сверстниками. Впрочем, я знаю, в чем стали отношения ближе – в его бесконечных рассказах. Почти все они были откровенно эротичны. Возможно, его чуть раздражали моя откровенная холодноватость в общении и ирония. Для себя я считал, что личная жизнь, как моя, так и знакомых, потому и личная, что говорить о ней незачем. Но Сергея просто раздирали страсти. И он был неспособен молчать о них. Вспоминал, как влиятельный украинский режиссер Савченко, много ему помогавший, говорил о его первой судимости, еще несовершеннолетним, за групповое изнасилование: «Если будешь вести себя нормально, никто тебе этого не напомнит». Он мог с большими физиологическими подробностями говорить о своей бывшей жене, о том, как сам он в семнадцать лет уже боялся ходить в баню с отцом: «Я был такой хороший, такой горячий». Рассказывал, как шел по Киеву с приехавшим известным грузинским вором, кажется, Нугзаром, и тот показывал на шедших перед ним девушку с парнем с восторгом, говорил: «Смотри, какая у нее…», – «А я ему поддакивал, имея в виду, конечно, ее парня». Потом действующим лицом, скорее покорно терпеливым, оказывался у него в квартире какой-то сержант милиции, за ним – отец известного киевского футболиста, масса известных музыкантов, режиссеров, какой-то пастушок в белой рубахе на Карпатах, полубезумный мальчик дивной красоты (он называл его Аленом Делоном), с которым он всех познакомил и пытался познакомить меня. Мы шли с этим изысканным красавцем по Владимирской, и вдруг перед нами появилась почти старуха – редкой уродливости, в грязном, заношенном плаще и таких же грязных старых ботах, и «Ален Делон» Сергея, совершенно забыв обо мне, прервав наш разговор, как завороженный, пошел за этой отвратительной грязной старухой. Это была характерная странность знакомых, выбираемых Сергеем.