Вскоре кто-то меня привез к Сергею. У него на кухне действительно висела гигантская картина под названием «Провинция». Это был какой-то хоровод на синем фоне, где все сияло. В виде исключения работа была написана на холсте (но из сшитых продуктовых мешков, конечно), но владелец на этой картине записывал телефоны своих знакомых. Параджанов даже сказал, что другие картины Черняховского у него когда-то были, но он их уже раздал и может назвать только имена владельцев.

Один из киевских художников и был первооткрывателем Черняховского. Но со времени его открытия прошло лет семь, Черняховский умер, его сарай, где он оборудовал мастерскую, разорили, вдова поторопилась избавиться от следов глупого занятия мужа, и тут в Киев приехал я, которому охотно раздаривали остатки его уцелевших поразительных картин и флюгеров.

Киев – маленький город, все друг друга знают. Я начал ругать Параджанова, что он портит картины серьезных художников. До него быстро дошли слухи. К сожалению, он стер с нее все телефоны, а недели через три неожиданно прислал с двумя какими-то мальчишками эту картину мне в подарок. Сейчас она, как и другие вещи Черняховского, у одного моего приятеля в Киеве. И он готов подарить их в Музей Параджанова в Киеве или в Ереване, но никто не хочет брать – Черняховский опять забыт, картины его никому они не интересны. А между тем, «Провинция» – подлинная вещь из Сережиной кухни, и к тому же замечательной красоты. Я собрал, вероятно, около десятка вещей Черняховского от Некрасова, Параджанова, от разных художников. У московского оператора Саши Дубинского нашел «Зебру» – он увез ее когда-то, получив от Сергея, в Москву и заказал роскошную раму. К сожалению, все картины остались в Киеве, почти никто их не видит. А как они сияли у меня на стенах рядом с Ларионовым, Гуро, Малевичем и Богомазовыми и какое впечатление произвели на Поповых, когда они приехали ко мне в Киев!

Вот так, с «Провинции» Черняховского, которая потом много лет висела у меня, началось и продолжилось наше знакомство с Сергеем Параджановым. Буквально в двадцати шагах от нас с мамой, за оградой института, в новом доме на улице Шулявской жила его бывшая жена Светлана с сыном. Наверное, о Сергее рассказывать можно много или мало – и то, и другое всегда не очень просто, потому что все, что с ним связано, было непросто.

Я довольно долгое время считал, что читать Сергей Иосифович не умеет. Сам он утверждал, что прочел «Мойдодыр». Потом оказалось, что он написал семь сценариев. Но это никак не проявлялось в его жизни – ни одной книги у него в доме не было. Ничего в его речи и поведении не было связано с книжной культурой. Он постоянно что-то выдумывал, фантазировал, создавал вокруг себя какую-то полумифическую жизнь, превращая все вокруг в произведение искусства или в эпизод во многом выдуманной жизни. Скажем, в его микроскопической спаленке-кабинете, где стояли маленький письменный стол и железная походная кровать всегда висела чуть выцветшая, но замечательной красоты персидская набойка. Сергей говорил, что ее подарил ему армянский католикос в Эчмиадзине. Я сомнений не высказывал, но однажды на день рождения подарил ему довольно эффектную, имитирующую античную, французскую инталию XVIII века. Сергей кого-то попросил сделать ему серебряную оправу, и раза два я видел у него на пальце действительно очень красиво получившееся кольцо. А потом мне передали со сдержанным уважением: «Какое замечательное кольцо подарил Сергею католикос». Сергею казалось, что в его жизни должен быть католикос. Потом кольцо исчезло, – вероятно, кому-то подарил или продал – он совершенно не был коллекционером.