Однажды уже после моего второго ареста и после своего освобождения из лагеря Сергей пришел с кем-то из очень известных грузинских режиссеров, может быть, с Данелия, может быть, с Иоселиани – с одним из тех двух-трех грузинских режиссеров этого круга – и, ни много ни мало, предложил моей маме, которая была лет на 15 старше Сергея, но по-прежнему дивно хороша, выйти за него замуж.

Он остро чувствовал разницу в наших семьях, в их социальном статусе… Сам он был сыном то ли сапожника, то ли мелкого антиквара – говорил об этом по-разному. А у нас дома висели семейные портреты, мама была не просто хороша, а изысканна до глубокой старости, добра, но сдержанно высокомерна, а уж более красивых рук я в жизни своей не видел.

Так что у Сережи были какие-то внутренние основания для этого предложения. Сперва я решил – мысли об эмиграции. Меня все время выгоняли из Советского Союза. Приходили приглашения от каких-то моих якобы родственников из Израиля. Спокойно доходили по почте. Мою тещу, Зою Александровну Кудричеву, называли Зоей Абрамовной… Но я никуда не собирался. На вопросы: «Вам же здесь все не нравится?» (у меня был надзор: я каждый месяц должен был являться в милицию в эти три года между двумя сроками), «Почему вы не уезжаете?» – я ответил: «Да нельзя сказать, что все мне не нравится – мне вы не нравитесь. А все остальное ничего». Я периодически переставал разговаривать с Сергеем, потому что, с моей точки зрения, он вёл себя совершенно непристойно, а я был человек тогда довольно холодноватый. Всегда даже со сверстниками был на «вы». Сергея перестал называть по имени-отчеству через много лет и после нескольких его просьб – ему это было от почти домашнего человека непривычно и неудобно. Однажды я пришел к нему, и он открыл дверь без брюк, в трусах. Я посмотрел и говорю: «Ну, почему вы так себя ведете? Мы не близко с вами знакомы». – «По-моему, у меня прямые ноги, и показать их не стыдно». Я повернулся, – «Ну, когда будете вести себя пристойней…» – ушел и после этого месяца три с ним не разговаривал.

Но после этого однажды он ко мне прислал какого-то парня, который часто у него крутился – Юру Милко, и тот буквально потащил меня на студию Довженко, где Сергею дали просмотровый зал, чтобы показать знакомым «Цвет граната» (не сохранившийся, еще не перемонтированный Юткевичем, с армянскими или грузинскими титрами, и они были поразительно красиво вписаны в кадр, а главное, вся изобразительная логика была другой). После этого показал «Киевские фрески», которые назвал материалом к фильму, и две небольшие ленты молодых киевских режиссеров, которых он считал очень талантливыми: «Предателя» Ромы Балаяна и второй – украинца Леонида Осыки.