Ирина Сиротинская обманула Шаламова: никакой даже минимальной советско-архивной гарантии сохранения у его рукописей не было. Не было даже гэбэшной, как у рукописей Гроссмана и Демидова. Все рукописи могли в одночасье сгореть, ни оставив даже следа о том, что когда-то существовали. А вот в 1988 году, когда стало можно все печатать и получать за это деньги, Сиротинская очень оживилась, и появилось на свет съеденное потом мышками завещание.

Более того, именно ее действия привели к гибели Варлама Тихоновича. В какой-то момент, когда Шаламов стал предлагать Зайваей пригласить нотариуса и зарегистрировать брак, сделав ее тем самым наследницей, Сиротинская (с которой наивно советовалась Зайвая) организовала письмо соседей о том, что он оставляет незакрытой воду и они боятся, что он их взорвет, не выключив газ. Существует рассказ Ивана Исаева – мужа дочери Воронского, расстрелянного главного редактора журнала «Красная Новь», – что Варлам Тихонович сам хотел попасть в дом престарелых, но Исаеву через Литфонд никак не удавалось осуществить его просьбу. Речь шла о комфортабельном доме, где был бы необходимый уход. И только после того, как возникла опасность упустить остатки архива Шаламова, его поместили в непотребный дом престарелых, где в конце-концов по недосмотру и убили. Об этом вспоминает врач Елена Захарова, не отходившая от Шаламова в последние часы, и пишет Александра Свиридова. Шаламов не понимал, что в больницу его определяют Сиротинская и КГБ, а не Исаев, и не сопротивлялся. Исаев был в ужасе, приехав к нему на улицу Дыбенко. По рассказам дочери, целый день принимал лекарства и больше его не навещал.

Глава VII Параджанов

Глава VII

Параджанов

В 1968 году, когда меня выгнали из университета, мне пришлось возвратиться в Киев, где я уже много лет не жил… Здесь оставалось не так много знакомых: но вот Кодрянская и Сац попросили заехать к Некрасову, с которым я виделся еще в Москве. Кодрянская познакомилась с ним в Париже и просто привезла или купила в «Березке» бутылку коньяка «Rémy Martin» для Виктора Платоновича.

У Некрасова же началась приведшая меня к Параджанову история. Незадолго до этого в Киеве умер необычайно талантливый самодеятельный художник, который был до революции уланом. У меня потом был его автопортрет с подписью «Улан Черняховский». После революции он работал трамвайным кондуктором. Кстати говоря, в фильме «Тени забытых предков» крутятся флюгеры его работы, а не галицийские флюгеры, как можно подумать. Он писал замечательные, очень точные по рисунку и цвету, по своей внутренней насыщенности картины, хотя, конечно, никогда не учился живописи. Его манера была схожа с живописью Анри Руссо, но, может быть, он был художником даже более крупным, чем Руссо. Его серьезные и необычайной красоты картины как раз Виктор Платонович впервые мне по казал. Это были в основном крупные фанерки – зебра, «Аленушка и Иванушка на сером волке» и другие, потому что ничего, кроме фанеры, у Черняховского не было. Черняховского «открыли» киевские художники, несколько лет он был очень популярен в Киеве, потом интерес к нему пропал, и ко времени моего приезда его картинами известная домработница Некрасова Ганя закрывала матрасы, вынесенные на балкон, чтобы матрасы не намокали. Виктор Платонович вытащил с балкона и показал мне эти картины, мне они очень понравились, и он тут же мне их подарил. И сказал, что у Параджанова тоже есть вещи «Улана». Можно сказать, что с Черняховского начались два моих главных киевских знакомства.