Идеи Победоносцева совпадали с его личным чувством. Кроме того, он уже не питал к Лорису ни прежнего доверия, ни прежнего уважения. Вероломная внутренняя политика его и продолжение, с его стороны, той же угодливости отстранили его от молодого двора, и отношения не могли уже восстановиться прежние. Россия осталась в неизвестности и ожидании, по окончании траурной церемонии высочайший двор переселился в Гатчину, где оставалась главная резиденция во все время царствования Александра III.

Настроение в Петербурге было очень тревожное. Известно было, что назначалось новое заседание в Гатчине и что на этом заседании определится весь курс нашей внутренней политики. Трепетное ожидание царило в обществе. Предполагалось устроить что-то подобное ответственному кабинету, в учреждении солидарности между тремя министрами: внутренних дел, финансов и военного, так что отставка одного должна была обуславливать отставку и двух прочих. Первым министром был бы Лорис, как министр внутренних дел. Эта мера должна была служить противовесом единичным докладам, неудобство которых, как приводивших к разрозненности министерств, неоднократно было признано. Предполагался также созыв сведущих людей из провинции, с правом совещательного голоса в государственных вопросах. Елена Николаевна Нелидова[1397] была душой всех совещаний, и у нее постоянно собирался триумвират, как называли трех министров: Лориса, Милютина и Абазу. Наконец день заседания в Гатчине был назначен, и столица замерла в ожидании его исхода. Одна дама написала Лорису записку следующего содержания: «Скажите только, да или нет». Думаю, что он не ответил, но, вернувшись вечером, несмотря на усталость, он поехал к Нелидовой, где был собран его кружок. Уже известно было, что он был встречен восторженно. Программа его была принята, и он торжествовал свою победу. Не было предела каждению его друзей. За ужином пили шампанское за его здоровье. Но лишний раз можно убедиться, как быстро «sic transit gloria mundi!»[1398].

Все эти восхваления произвели самое неприятное впечатление, и спрашивалось, над кем торжествуется победа? Удивительное значение впечатлений в высших сферах, и это объясняется тем, что с отчужденностью от жизни там не имеют ни времени, ни возможности углубляться в анализ событий. Это неприятное впечатление вместе с недовольством по поводу авторитетного тона, который позволил себе один из членов триумвирата, вселили тревогу и сомнение в ум молодого Государя. Он послал за Победоносцевым, который по высочайшему поручению съездил к графу Сергею Григорьевичу Строганову, и результатом этих новых совещаний был манифест, как громом поразивший весь мир и неожиданно обнародованный на весеннем параде 15 апреля. В этом акте ясно и определенно избирался путь, провозглашалось возвращение, без изменений, к вековым устоям русского государства: самодержавию, православию, народности. Долой европейский кабинет, долой триумвират, долой бледный намек на самоуправление; все внешние формы остаются теми же — рекомендуется оживить их развитием нравственности, воспитанием детей в духе православной церкви, уменьшением хищения, лихоимства и проч. и проч. Впечатление было ошеломляющее и разнородное. Люди, привыкшие к политическим порядкам, находили, что неслыханно издание манифеста секретом от министра внутренних дел и что оно равносильно объявлению недоверия к нему, и оправдывали Лорис-Меликова, тотчас подавшего в отставку. Очень многие, для которых намеченные предположения представляли зачатки правового порядка и которые надеялись видеть развитие их, были горько разочарованы и предсказывали с грустью все, по их мнению, бедственные последствия настоящего шага, третьи, и более всего в Москве и провинции, там, где живут более традициями, чем политическим умом, находили, что Государь избрал верный путь, что конституция Лориса привела бы нас к погибели, и ликовали с сохранением привычных понятий. Их можно было сравнить с человеком, которому грозит операция, могущая исцелить его, но который предпочитает пробавляться пальятивами[1399], чтобы отстранить от себя труд решения. Были также и очень убежденные сторонники самодержавия, сознающие дефекты современной жизни, но уповающие, что самодержавие одно сумеет отстранить их. Откровенно говорю, что я держалась второго мнения и что глубоко сожалела о потере надежды на преобразование России.