Смерть моей матери была событием в Петербурге. Надо вспомнить огромное место, которое она занимала в обществе, чтобы оценить образовавшуюся пустоту. Государь и Императрица приезжали на другой день. Это был первый приезд наших царей в свою столицу после переселения в Гатчину. Я сказала Государю: «Как вы добры, Ваше Величество, что приехали, у вас столько дел». Он мне ответил: «Я не мог не приехать. Ваша мать была участницей всего времени нашей жизни. — И прибавил: — Самой счастливой нашей поры!» Императрица в слезах говорила: «C’est une affectation de fille, que j’avais pour votre mère!»[1418] Моя сестра и брат поспешили приехать, одна из Риги, а второй из Киева, и к похоронам мы были все вместе. Весь Петербург наполнял в этот день нашу приходскую церковь Св. Пантелеймона. Потом ее отвезли в Степановское для погребения в нашей Дорожаевской церкви[1419]. Мой брат и сестра сопровождали ее к ее последнему жилищу. Я же оставалась в Петербурге в глубокой грусти и тяжелом одиночестве. Мое горе было беспредельно: моя утрата была огромна! Никто столько не терял, сколько потеряла я, жившая так долго под ее нежным крылом и твердой бодрой опорой. В эти дни я видела сон, который хочу рассказать, так как получила от него утешительное впечатление. Мне казалось, что я сижу на диванчике в моей маленькой гостиной, откуда видна анфилада комнат, соединяющая нашу квартиру с квартирой, занимаемой моей матерью. И вот, открывается дверь из ее комнат, и вижу ее, подходящую ко мне. Она была одета в знакомое мне серое платье с пелериной и с тюлевым большим чепцом на голове. На лице ее было выражение той духовной радости, которая озарила его во дни ее причастия. Она приблизилась быстро, и я, видя ее легкую походку, вспоминала во сне слова моего отца, говорившего нам неоднократно: «Votre mère! Vous ne savez pas ce qu’était Votre mère dans sa jeunesse. C’était une sylphide. En la voyant marcher, on pouvait la comparer aux filles de Chio, qui faisaient à peine plier l’herbe qu’elles foulaient et qui se redressait, quand elles avaient passé»[1420]. И, смотря на нее, я думала, вот к маме возвратилась походка ее молодости. Она остановилась около меня. Я воскликнула: «Comment, Maman, s’est Vous!» — «Oui, s’est moi»[1421], — и она глядела на меня с улыбкой. «Maman, Maman, comme je suis heureuse que vous soyez revenue! Ainsi tout cela n’était pas vrai! Vous n’étez pas malade! Vous ne souffrez pas»[1422]. Она отвечала: «Non, je suis très bien»[1423]. Я повторяла: «Très bien, Maman! Quel Bonheur! Mais embrassez-moi, chèrе, chèrе Maman!»[1424] Она отступила и сказала серьезно: «Non, je ne puis pas vous embrasser»[1425]. В этом ответе было что-то напоминающее слова: «Не прикасайся ко мне»[1426], сказанные Спасителем Марии после своего воскресения. Мы в других сферах. Сообщение материальное прервано, но осталась духовная связь, осталась любовь, которая сильнее смерти. Так я поняла этот сон и получила от него успокоительное впечатление. Бодрись, терпи, бедная душа! Все это кончается коротко — стремись к той божественной пристани, где уже ожидает тебя столько близких к твоему сердцу, а пока ты на земле, исполняй возложенный на тебя долг, в уповании услышать отечественный голос твоего Создателя: «Блажен ты, верный раб, вниди в радость Господа твоего!»[1427]