Возвращение графа Дмитрия Андреевича было для него настоящим триумфом. Со времен его отставки с поста министра народного просвещения он жил в своем рязанском имении, оставленный всеми, вынося самую грандиозную непопулярность, которая когда-либо была достоянием государственного деятеля. Даже местное земство забаллотировало его как гласного. Его гордость и самолюбие страшно страдали, и желчь наполняла его душу. Поэтому можно измерить всю степень его победоносного чувства, когда он вдруг был призван на самый ответственный пост в империи. Крепостник по природе, он был убежденным врагом всех новых веяний. Страшное событие 1 марта и свое собственное пережитое унижение еще усилили это враждебное чувство, которое отразилось на всей внутренней политике начинавшегося царствования и дало по всем отраслям резко реакционное направление.

Нельзя не сожалеть, что граф Игнатьев был отстранен с того времени от участия в государственных делах. Его блестящие способности, основательные знания, удивительная работоспособность вместе с находчивостью и смелостью, которые он имел случай проявить с самого начала своей карьеры, при заключении мирного условия с Китаем, были слишком редко сочетавшимися качествами, чтобы не дорожить ими. Притом он был в цвете лет и полон сил и энергии и одушевлен самым горячим патриотизмом. К сожалению, врагов у него было много, и предубеждения против него были сильны. Он должен был довольствоваться до самой своей смерти, случившейся около двадцати пяти лет спустя[1441], разными председательствами, в частности, в полуофициальных обществах. Но его не забывали славянские племена, усердным поборником которых он был в дни своего могущества, и каждый год день 19 февраля (когда был заключен Сан-Стефанский договор) приносил ему обильные манифестации, симпатии и благодарность от освобожденных его усилиями народов.

Я провела около двух недель в Михайловском и в Петербурге, обласканная со всех сторон и окруженная симпатиями моих многочисленных друзей, и чувствовала себя очень приятно. Но в это благодушное настроение легло маленькое облачко, напоминающее мне, что под розами таятся иногда ядовитые скорпионы. На одном завтраке у их величеств разговор коснулся меня, и одной особой было сказано: «Elle est rayonnante, mais elle et la grande-duchesse sont aussi intrigante l’une que l’autre et elles ne tarderont pas à se chamailler!»[1442] Эти слова были переданы мне одним из присутствующих. В них, конечно, не было никакого основания, но они только доказали мне, что враждебный элемент против меня продолжал существовать, и впоследствии мне придется рассказать одно, почти невероятное, проявление этого благородного чувства.