Императрица приняла меня на террасе Александрии, в самом очаровательном месте Петергофа, в наши редкие настоящие летние дни. Государыня лежала на кушетке, оправляясь после недавнего рождения великой княгини Ольги Александровны, и была прелестна в своем белом кружевном пенуаре, с распущенными волосами. Через некоторое время Государь взошел и подсел к нам. Он только что получил известие о смерти Скобелева и говорил об этом событии. С военной точки зрения это была потеря главнокомандующего в нашей последней войне. Куропаткин был его начальником штаба и в этой второстепенной роли удовлетворителен, но ему недоставало гения скобелевского и проистекающей от него решимости и уверенности в себе. Говорят, что, узнав об его назначении главнокомандующим, Драгомиров спросил: «А кто же при нем будет Скобелевым?» — «Se non è verè, è bon trovato»[1438]. Эти слова характеризуют границу его способностей.

Я объездила и прочие дворцы этого нижнего прибрежья. В Ораниенбауме мне пришлось быть в первый раз после эпохи наших постоянных летних пребываний во дни моей далекой девической юности. Все мне напоминало о прошедшем, о моей милой доброй матери, образ которой был еще так жив в сердцах знавших ее лиц. Великая княгиня выразила мне свое удивление, что я решилась принять придворное положение, и вместе с тем прибавила: «J’avais toujours éspéré que Vous entreriez un jour chez moi»[1439]. Это было любезно, но ничто с ее стороны не давало мне повода предположить в ней такое желание, кроме намеков третьего лица, о котором я упомянула выше.

В это же время случилось событие, последствия которого оказались огромной важности для России, а именно: отставка графа Игнатьева и призвание графа Дмитрия Андреевича Толстого как руководителя внутренней политики государства. Заветной мыслью графа Николая Павловича, как и всех славянофилов, было учреждение земского собора, составленного из всех классов населения. Эта палата, далеко не имеющая парламентского характера, предполагалась исключительно совещательной, сохраняя в неприкосновенности абсолютное самодержавие Государя и резюмируя правительственные функции в известной формуле «Совет — народу, власть — царю». При докладе об этом графа Игнатьева Государь нашел эту меру преждевременной и ведущей к своего роду конституции, и решительно отказался от такого проекта. Между тем граф уже переговорил об нем с известным публицистом Катковым, и эта идея уже носилась в воздухе, возбуждая толки и надежды, и вдруг появилась в «Московских ведомостях» передовая статья, в которой открыто обсуждалась возможность и целесообразность такой меры. Была ли эта статья инспирированной Игнатьевым или была она просто, как утверждал впоследствии Николай Павлович, «une indiscrétion»[1440] Каткова, совершенная без его ведома и вопреки его мнению, — вопрос остался неразрешенным. Несомненно только, что Государь придал ему первое значение и усмотрел в действиях графа ту хитрость, которую он отвергал в отношении себя. Вся цельность характера Александра III проявилась в этом эпизоде. Усомнившись в искренности доверенного лица, он сразу и бесповоротно лишил это лицо своего доверия. При первом докладе графа Игнатьева ему было объявлено, что его заменяет граф Толстой.