В конце ноября он снова написал Куниной-Александер, на этот раз послав свои замечания по поводу одного из ее рассказов и перевода «Двенадцати» Блока, который он считал превосходным (насколько он мог судить, читая на сербохорватском). Он делал это очень систематично, хваля ее прозу и параллельно выделяя слабые места в повествовательной структуре и те эпизоды, где главный герой выглядел слишком безэмоциональным или чересчур осведомленным[539]. В их отношениях присутствовал элемент искренней педагогической поддержки, к которой Замятин относился очень серьезно, – может быть, потому, что у него больше не было учеников-писателей, требующих его пристального внимания?

В итоге ему удалось получить визу для поездки в Брюссель на премьеру постановки «Блохи» на французском языке. Как объясняет 3. А. Шаховская, в то время парижские спектакли часто сначала «проверялись» в Брюсселе. Она написала отзыв о спектакле для левой газеты «Le Rouge et le Noir», а также откровенно рассказала о нем в своих воспоминаниях: «“Блоха” провалилась – тут, в Брюсселе, по крайней мере. Актеры играли отчаянно. В переводе текст стал полной чепухой, совершенно непонятной для местных жителей, да и мне, не знай я лесковской “Блохи”». Она попыталась сказать Замятину что-то утешительное, когда он мрачный вышел после спектакля, на котором было мало народу:

Передо мною был сухой, прямо держащийся человек, кажущийся моложе своих 49 лет, на русского как будто и не похожий; но все же, если всмотреться, – несмотря на прямой пробор и некоторую неподвижность лица – определенно русский. Таких я уже видала: с довольно высокими скулами и узким, почти азиатским прорезом глаз. Вероятно, более эмоциональный человек и не захотел бы впоследствии встречаться со свидетелем неприятного для него события, но Замятин был умен и, несмотря на свою уклончивость от сношений с эмигрантами, как-то очень быстро к нам приручился. В следующие свои приезды он уже останавливался у нас, на мансарде нашего дома, где останавливались и Владимир Сирин [В. В. Набоков], <…> Марина Цветаева, Марк Слоним, Дон-Аминадо, Тэффи.

Передо мною был сухой, прямо держащийся человек, кажущийся моложе своих 49 лет, на русского как будто и не похожий; но все же, если всмотреться, – несмотря на прямой пробор и некоторую неподвижность лица – определенно русский. Таких я уже видала: с довольно высокими скулами и узким, почти азиатским прорезом глаз.

Вероятно, более эмоциональный человек и не захотел бы впоследствии встречаться со свидетелем неприятного для него события, но Замятин был умен и, несмотря на свою уклончивость от сношений с эмигрантами, как-то очень быстро к нам приручился. В следующие свои приезды он уже останавливался у нас, на мансарде нашего дома, где останавливались и Владимир Сирин [В. В. Набоков], <…> Марина Цветаева, Марк Слоним, Дон-Аминадо, Тэффи.