Сергей Андреевич, гладя за окно, не столько Калачеву, сколько сам себе сказал:

— Трагедия комендантского часа в том, что он сидит в каждом из нас. Если душа человека не свободна — он раб и подчиняется не высшим заветам мудрости, а требованиям комендантского часа.

— Ты по профессии философ, с тобой трудно спорить.

— Был да вышел. Давно переквалифицировали меня… Но суть в другом. Пока на свете есть разбой, пока дети заболевают уже в утробе матери, пока не наказаны злодеи всех мастей, для нас с тобой комендантский час не может быть отменен.

— Почему именно для тебя и меня?

— Такая доля выпала нам. Судьба нас пощадила, и мы должны отработать ее благосклонность.

Калачев едко усмехнулся. Из-за чего собственно спор и при чем здесь он? Или ему нечем больше заниматься, как и Сереже… Время обедать, а на работе даже не знают, где находится зампредисполкома.

И тем не менее, начавшийся спор следовало закончить.

— Тебе не кажется, что мы с тобой чересчур многим обязаны?

— Многим или много? — уточнил Сергей.

— И многим и много, — терял терпение Калачев. — И родителям, и учителям, и Родине, и соседям, теперь еще и судьбе. Мало того, что мы тогда натерпелись, так должны еще и отрабатывать за то, что остались живы?.. Ты это хочешь сказать?.. Нет уж, с меня довольно. Третий день как на иголках… Приехал на мою голову.

Вертоусов слегка поклонился.

— Спасибо, Юрий Васильевич. Жестко, но зато откровенно.

— Серега, поверь, у меня дел невпроворот, — помягчел Калачев. — Должность собачья и разводить тары бары…

— Я понимаю. Ты иди.

Калачев, соединившись по телефону с приемной, вызвал машину к гостинице.