Он и сам от нечего делать почитывал записки словоохотливых рыболовов и немногословных краеведов.

Одно такое сочинение, в двух книжках, заинтересовало Бурого. Но к большой досаде обнаружил, что всучил покупателю два одинаковых экземпляра.

Просматривал Бурый и местную газету. Он даже откладывал номера, где расхваливался тот или иной магазин с солидным оборотом. Почему-то казалось, что в этом тихом поселке с доверчивыми и спокойными жителями не составит труда подцелить магазин или склад.

Но сделав предварительный обход, Бурый убедился, что и здесь не лыком шиты. Если не имеется крепких запоров и сигнализации, то есть надежная охрана.

В одиночку трудно было рассчитывать на успех. Надеяться же на везение ему — дважды тянувшему срок — было просто смешно. А цену свободы Бурый, он же Герман Мешалкин, знал достаточно хорошо.

Он родился не под счастливой звездой, в чем не раз убеждался. Что другим давалось легко, Герману — с громадным трудом и тяжкими последствиями. Поэтому, когда даже ленивые гребут деньги лопатой, Мешалкину надо быть трижды осмотрительным.

Вот почему он побаивался, как бы в книготорге не прознали, что он, распродав их товар, занимается неизвестно чем.

По нынешним временам такое никого не должно интересовать. Но Герман невезучий и должен быть готовым ко всему.

По воскресеньям, когда в поселке шумел базар, он отсиживался в четырех стенах, боясь встречи с «купцами» из своего города.

Но однажды, разнообразия ради, махнул в станицу Журавскую.

Купальный сезон давно закончился. На широких песчаных улицах гоняли мяч местные казачата. Добротные дома почти сходились в узких, но прямых проулках. В садах еще не сняли румяные яблоки, синели переспелые сливы-бутылочки, заманчиво чернели кисти неукрывного винограда.

Побродив по станице, Герман выпил в кафе пару стаканов крепленого вина.

Возвращаться он решил по воде и очень расстроился, узнав, что «ракеты» давно отменили.

Но и уходить от реки не хотелось.

Маленькую кассу возле причала переделали под бар. Чуждая его слуху музыка доносилась из распахнутых дверей. С острой неприязнью смотрел Герман на подвыпивших, неопрятных станичников.

Он отошел подальше, присел под рыжими ивами. Совсем не широким показался пустынный Дон, обрамленный позолотой низкорослых деревьев.

Но хлюпающие о лодку волны, близкое негреющее солнце действовали расслабляюще. Прикрыв глаза, Герман отдался спокойному течению мыслей.

В сущности, себя он мог прокормить и тем, что зарабатывал… Он один: ни жены, ни детей, ни близких родственников. Не мот и не транжира. Правда, иногда позволяет себе «погудеть», а то и шикануть перед кралей. Но это скоро уйдет в прошлое — не тот характер, да и годы…