Желание узнать о Германе как-то отпало. Про Костлявого он ничего не сказал, и теперь побаивался, что могут спросить.

На автостанции он едва наскреб на билет, подорожавший сразу втрое.

С гнетущим чувством смотрел Захар в окно, проклиная свое малодушие. Он оставил Германа на растерзание, не заступился, хотя и обещал.

Автобус делал короткие остановки. Захар, рассеянно читающий надписи, оживился, увидев знакомое название. Под горою виднелась Журавская.

Он успел заметить церквушку, прежде чем автобус тронулся.

Рычнев, колеблясь, поднялся. В карманах позвякивали никому не нужные пятаки. Если он выйдет, то на какие шиши доберется потом до города?

Двери захлопнулись. Захар, бросив отчаянный взгляд за окно, попросил водителя остановиться.

Песчаная дорога вывела к закрытым дверям храма. От нечего делать он прошел в сквер, примыкающий к Дону.

У Захара защемило сердце, настолько непривычно смотрелась ранней зимою река.

Низкорослые деревца вдоль вязкого илистого берега казались наполовину погруженными в топь. И сам Дон, обмелевший и пустынный, без привычного всплеска волн, напоминал глухой заброшенный затон. Лишь чайка как бы подавала знак, что это, хотя и уснувшая, но еще достаточно могучая река… Совсем скоро меховой воротник снега опушит ее берега. Поземка отполирует до блеска стекло доспехов. Но до самой весны под ледовой скорлупой будут бить ключи — сердца, напитывая богатыря к сроку неукротимой силой.

Захар отправился дальше, не представляя, у кого можно занять денег.

Двое парней в казачьей форме привлекли внимание. От них узнал, что в клубе собрался юртовой Круг, и батюшка должен быть там.

Захар увязался следом, надеясь поговорить со священником.

Из раскрытых дверей клуба доносились возбужденные голоса.

Захар с удивлением уставился на сцену. Он никогда не был на казачьих сходах, и было в диковинку, что у трехцветного знамени стоит караул, священник и старики сидят по разным сторонам, а между ними — атаман в папахе.

Выходившие на сцену крестились на икону, потом, поклонившись атаману, старикам и залу, держали речь. Трое дюжих ребят с нагайками следили за порядком.

Обсуждали казака, подозреваемого в краже из нового музея, где он подрабатывал сторожем.

Рычневу стало жаль вихрастого, чуть старше его, мужчину, против которого все ополчились. Тот, наверное, уже десятый раз твердил, что не брал серебряных украшений, но доказать ничего не мог.

Бедолагу защищал председатель суда чести, и Захар мысленно соглашался с ним: зачем воровать сторожу, если подумают прежде всего на него.

— Не Калюжный, то кто же? — грозно вопрошал атаман. — Почему виляет?