Второй день битвы не принес ничего нового, за исключением того, что, как доносили Наполеону, к союзникам подошло подкрепление в виде русской Подольской армии генерала Беннигсена (54 тысячи солдат). Стало очевидно, что на кону судьба Европы…

Не получив ответа от монархов, Наполеон понял, что просчитался: письмо о перемирии его только унизило. И теперь следовало делать то, что подсказывала собственная интуиция. Поздней ночью французы начали отходить от Лейпцига. Выхода не было, соотношение сил составляло один к двум в пользу союзных монархов (150 тысяч против 300).

День 6 (18) октября оказался днем ожесточенных боев[241]. Трудно сказать, чем бы все закончилось, если б в который раз Наполеона не подвели немцы. В середине дня на сторону коалиции перешла вся Силезская дивизия; чуть позже то же самое сделали вюртембергские и баденские части. С наступлением темноты французы стали покидать Лейпциг. Предложение саксонского короля сдать Лейпциг без боя, если французским войскам будет гарантировано 4 часа на отступление, император Александр отклонил. Когда в город с трех сторон стали входить войска союзников, среди отступающих началась паника. По ошибке был взорван мост через реку Вайсе-Эльстер перед Рандштедтскими воротами. Более 20 тысяч французских солдат (в том числе два маршала – Макдональд и Понятовский) оказались отрезаны от основных сил. Маршалам ничего не оставалось, как переправляться вплавь. Однако до берега удалось добраться только одному – Макдональду; будучи дважды ранен, маршал Понятовский, не сумев дотянуть до берега, утонул[242].

Когда об этом доложили Наполеону, тот горестно вздохнул:

– Жаль, очень жаль. Ведь я его хотел сделать польским королем…

Когда со стороны Лейпцига послышался гул канонады, в нескольких десятках миль от места событий, в городке Веймар, Гете, сев за письменный стол в окружении книг, принялся лихорадочно строчить оду, посвященную Наполеону:

Вдруг рука его дрогнула, и огромная клякса залила последние строчки. Клякса появилась не случайно. Висевший на стене портрет кумира в треуголке неожиданно дрогнул и сорвался с гвоздя…

Гете все понял. Бросив гусиное перо в чернильницу, поэт залился слезами. Так громко и навзрыд он не плакал с самого детства…

* * *

Его армия вновь разваливалась. Хотя сейчас не было ни русского мороза, ни смертельного голода, ни изнуряющей усталости. Зато в полумиле – превосходящая по силе и численности неприятельская армада. Самое обидное, что противник был сильнее духом. А вот моральный дух французской армии иссякал буквально на глазах: Наполеона стали предавать самые, казалось бы, стойкие.